королевства». Гершин-Горин секунду помолчал и со вздохом повторил:
— Кровь бросилась ему в голову!.. К сожалению, а может быть, и к счастью — этот реликтовый режим работы мозга находится теперь в стадии атрофии. Зато другой, творческий режим только-только завоевывает себе право на существование. Месяцы тяжелой черновой работы, изнурительное карабканье вверх по сантиметру, по миллиметру, жестокие срывы, бессонные ночи, полные тоски, разочарования и ненависти к своей бесталанности. И вдруг неожиданные и незабываемые звездные мгновения! Мы называем это озарением, вдохновением, бормочем нечто невнятное об интуиции, подобно тому, как толкуют о воле божьей, а я уверен, что это еще один режим работы мозга, самый высший, самый продуктивный, входить в который по собственному произволу мы, увы, пока еще не умеем, но научимся, обязательно научимся!
Подводя итог, могу сказать следующее: я убежден, что человеческий мозг имеет по меньшей мере три качественно различных режима работы: аффектоидный, нормальный и творческий, а таламус является его своеобразной коробкой скоростей. Кстати, все говорит за то, что единственным режимом работы логосов является как раз режим аффектоидный, так что в их сумасшествии нет ничего удивительного — оно неизбежно должно наступить после того, как будет накоплен некоторый пороговый минимум информации, — Гершин-Горин развел руками. — Вот, пожалуй, и все, чем я могу быть полезен вам в настоящее время.
Глядя на психиатра, Сергей негромко и очень серьезно сказал:
— Браво, Гершин. — Он помолчал и повторил:
— Браво!
— Есть еще порох в пороховницах, — не без самодовольства проговорил психиатр, вскидывая свою крупную голову.
Ему были приятны и похвала Сергея и то, что он назвал его так чуднeq o (о;?) — Гершин.
Получилось так, что я вышел из кабинета, а Гранин и Гершин-Горин задержались. Я было приостановился, поджидая их, но догадался, что им хочется поговорить о чем-то наедине, как из гостиной вышла хозяйка дома.
— А где же мужчины? — спросила она.
Мне хотелось спросить, к какой категории она относила меня лично, но сдержался и ответил коротко и неопределенно:
— Дела.
— Дела, — без улыбки повторила Лена, — мужские дела.
— Похоже, вы друзья с Сергеем?
— Да, — ответил я удивленно. Мне представлялось, что она более осведомлена о делах, касающихся Сергея. — Мы вместе и живем, и работаем. Так сказать, два аргумента одной и той же функции.
Лена — в молчаливом вопросе подняла свои соболиные брови.
— У Сергея умер отец, — пояснил я, — вот он и пригласил меня в компаньоны.
— Владимир Михайлович умер, — в спокойном раздумье проговорила молодая женщина, — а я и не знала. Как же выглядит теперь эта квартира?
Мне понравилось, что она не высказывает банальных сожалений, а поэтому предложил:
— А вы заходите и посмотрите.
Она вскинула на меня глаза.
— Вы думаете, это удобно?
— А почему бы и нет?
Лена с улыбкой разглядывала меня.
— Сергей рассказывал вам обо мне? — Нет.
— Нет, — повторила она, рассеянным жестом поправляя волосы, — жениться-то он по крайней мере думает?
— Жениться? — удивился я. — Полагаю, что нет.
— А почему вы так полагаете?
— Чтобы жениться, как минимум, нужна невеста.
Лена рассмеялась.
— Как минимум! Вы чудак. А максимум?
Я пожал плечами.
— И как максимум. Это условие и необходимое, и достаточное.
Тут на мое счастье дверь кабинета отворилась и показались «мужчины». Сергей сразу же стал прощаться и, как не удерживали его Гершины-Горины, стоял на своем, ссылаясь на дела и занятость.
— Заходи, Сережа, — сказала на прощанье Лена, — заходи не по делам, а просто так.
— А если по делам — так нельзя? — прищурился в улыбке Сергей.
7
На улице шел дождь, мелкий и частый, словно просеянный сквозь тончайшее сито, спрятанное где-то в рыхлой толще хмурых облаков. Сергей покосился на сырое небо, поежился и вдруг предложил:
— Пойдем пешком?
— Пойдем, — согласился я.
Я люблю бродить по городским улицам дождливыми вечерами. Когда идет дождь, на улице меньше народа, больше простора и света. Горят фонари, светятся окна домов, мокрый асфальт и лужи отражают разноцветье реклам, блестят брызги, разлетающиеся из-под колес автомашин, которые мчатся в сверкающую темноту с каким-то особым влажным шорохом.
— О чем говорил с тобой этот леопард? — спросил я.
— Кто — кто?
— Да Гершин-Горин!
Сергей захохотал.
— Верно, — подтвердил он с удовольствием, — настоящий леопард. Гибок, цепок и умен.
— Умен, — согласился я, — но самонадеян.
Некоторое время мы шли молча. Про себя я отметил, что Сергей так и не сказал мне, о чем они говорили с Гершиным-Гориным
— Гершин подойдет… — сказал вдруг Сергей. — Для формирования новой науки как раз и нужен такой хваткий и пробивной мужик,
— Делец, но с головой. И он прав, кибернетике и психиатрии давно пора заключить брак, если не по любви, то по расчету.
Ртутные лампы фонарей сверкали в темноте с пронзительной яркостью. Даже частая сетка дождя не могла смягчить и утеплить этот холодный голубоватый свет. Но на расстоянии нескольких шагов фонарь вдруг расцветал, окутываясь радужным синеватым ореолом и становясь похожим на гигантский сказочный одуванчик.
— Сергей, — спросил я, — скажи по совести, зачем ты меня таскал с собой?
Гранин остановился на полушаге, внимательно посмотрел на меня и снова пошел вперед.
— Счастливый ты человек, Николенька, — с завистью сказал он в воротник плаща.
Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но Сергей молчал, сосредоточенно глядя себе под ноги. Я пожал плечами и посмотрел вверх. Дождь был такой густой, что лицо мое сразу стало мокрым. Сумеречное небо висело так низко, что если разбежаться и подпрыгнуть как следует, то определенно можно было достать его рукой.
— А все-таки мы ухватились за ниточку, которая ведет к логосам, — довольным тоном сказал Сергей, обращаясь скорее к самому себе, нежели ко мне.
— Предложим Шпагину ставить на них коробки скоростей? — усмехнулся я.
Гранин хмыкнул, оценив шутку.
— И Гершин, и твой Михаил определенно говорят одно и то же, только иллюстрируют на разном материале. Но что они говорят, черт их подери?
