Такого рода просьбы к Сатико обращали не впервые. Ей уже доводилось присутствовать на смотринах Юкико, и она слышала, как люди перешёптывались у неё за спиной: «Старшая такая оживлённая, держится свободно, а младшая застенчива, даже не улыбнётся» — или: «Старшая так хороша собой, что совершенно затмевает младшую». Случалось, что Сатико прямо давали понять: лучше, если на смотрины Юкико будет сопровождать не она, а Цуруко.
Каждый раз, слыша подобные речи, Сатико отвечала, что рассуждать так может лишь человек, не понимающий истинной прелести Юкико. Что ж, быть может, она, Сатико, и кажется рядом с ней оживлённой и современной, но таких женщин сколько угодно вокруг. Другое дело — Юкико. Конечно, неловко расхваливать собственную сестру, но приглядитесь внимательно: в ней есть что-то от старинных красавиц, живших вдали от житейских бурь, какая-то трогательная хрупкость.
Сатико хотелось, чтобы мужем Юкико стал человек, способный оценить её красоту, человек, которому нужна именно такая жена. Но как бы горячо Сатико ни вступалась за сестру, она не могла подавить в себе чувство некоего превосходства. По крайней мере, наедине с Тэйноскэ она позволяла себе не без гордости заметить: «Считают, что в моём обществе Юкико сильно проигрывает».
Иногда и сам Тэйноскэ говорил ей: «Знаешь, тебе лучше остаться дома, я пойду один» — или просил её снять косметику и надеть кимоно попроще. «Нет, — говорил он, — так не годится. Ты должна казаться гораздо более заурядной, иначе акции Юкико опять упадут». В глубине души он радовался, что у него такая красавица жена, и Сатико прекрасно это понимала. И всё-таки в большинстве случаев Сатико сопровождала Юкико на смотрины вместо старшей сестры, да и сама Юкико неизменно просила, чтобы с нею была именно она. Трудность, однако, состояла в том, что в гардеробе Сатико были лишь яркие вещи, и, как ни старалась она казаться неприметной, после очередных смотрин ей нередко говорили, что она «опять выглядела чересчур моложавой».
— Да, да, понимаю, мне всегда так говорят, — ответила она Итани. — Даже если бы вы не упомянули об этом, я непременно оделась бы завтра как можно скромнее.
Кроме Сатико и Итани, никого поблизости не было, и никто не мог их слышать, но занавеска, отделявшая холл от салона, была отдёрнута, и они видели в зеркале сидевшую под сушилкой Юкико. Итани, судя по всему, исходила из того, что, когда сушилка включена, трудно что-либо расслышать, но Сатико видела, что Юкико смотрит на них, вопросительно вскинув брови, и опасалась, что она может понять по губам, о чем они разговаривают.
В назначенный день, ещё с трёх часов, Юкико начала готовиться к смотринам. Обе сестры находились рядом и помогали ей одеваться. Тэйноскэ ради такого случая вернулся со службы пораньше и нетерпеливо прохаживался из комнаты в комнату.
Хорошо разбираясь в женской одежде и причёсках, он с удовольствием наблюдал за приготовлениями и, зная по опыту, что в таких случаях женщины забывают о времени, снова и снова напоминал им, что нужно поторапливаться.
Вернувшись из школы, Эцуко бросила ранец в гостиной и взбежала по лестнице наверх.
— Юкико сегодня встречается со своим женихом?
Сатико обомлела. Она заметила, как изменилось выражение лица Юкико в зеркале, но спросила как ни в чем не бывало:
— Кто тебе сказал?
— О-Хару. Сегодня утром. Это правда, Юкико?
— Нет, — ответила Сатико. — Сегодня Итани-сан пригласила нас с Юкико поужинать в гостинице «Ориенталь».
— Но ведь папа тоже идёт.
— Папу тоже пригласили. Что тут странного?
— Эттян, ступай, пожалуйста, вниз, — сказала Юкико, не отводя взгляда от зеркала, — и позови сюда О-Хару. А сама можешь не возвращаться.
Эцуко была не из тех детей, что слушаются с первого раза, но на сей раз тотчас же повиновалась, как видно, уловив, в тоне Юкико нечто необычное.
— Хорошо, — отозвалась она и вышла.
А уже через минуту в дверях показалась испуганная О-Хару.
— Изволили звать меня? — Вид у служанки был явно смущённый. Тэйноскэ и Таэко, поняв, что атмосфера накаляется, поспешили ретироваться.
— О-Хару, что ты сказала сегодня Эцуко? — Сатико хорошо помнила, что ничего не говорила прислуге о предстоящей встрече, но всё-таки чувствовала себя виноватой в том, что сохранить тайну не удалось, и поэтому считала своим долгом допросить О-Хару при Юкико. — Ну же, О-Хару…
О-Хару не отвечала, она стояла потупившись, и весь её вид свидетельствовал о том, как глубоко она раскаивается в своём проступке.
— Когда ты сказала об атом Эцуко?
— Сегодня утром…
— Зачем ты это сделала?
Служанка опять не нашлась, что ответить.
О-Хару шёл восемнадцатый год, она служила в доме Сатико с четырнадцати лет и теперь уже числилась старшей горничной. За эти годы она сделалась как бы членом семьи,[18] и с ней обращались как с равной.
По дороге в школу Эцуко приходилось пересекать железнодорожную линию, где нередко бывали несчастные случаи, и поэтому кто-нибудь непременно её провожал. Обычно эта обязанность возлагалась именно на О-Хару.
Мало-помалу Сатико вынудила служанку сознаться, что она рассказала обо всём Эцуко, когда провожала её в школу. О-Хару была на редкость жизнерадостной девушкой, но, когда её бранили, она сразу сникала, и невольно становилось её жаль. Впрочем, со стороны, несчастный вид девушки мог показаться даже смешным.
— Возможно, я допустила оплошность, разговаривая при тебе по телефону. Но раз уж ты слышала мой разговор, то тем более должна была бы понять, что сегодняшняя встреча совсем не смотрины, а обычный ужин, неужели тебе надо объяснять, что есть вещи, о которых говорить не полагается. Тем более ребёнку. Ведь ты не первый день служишь у нас, О-Хару. И должна бы понимать, как следует вести себя в подобном случае.
— Нынешний случай не единственный, — не преминула вставить Юкико. — Ты вообще слишком много говоришь, О-Хару. Рассуждаешь о вещах, которые тебя не касаются. Это скверная привычка…
Всё время, пока сёстры по очереди отчитывали служанку, она стояла перед ними неподвижно, с опущенной головой.
— Ну хорошо, можешь идти.
О-Хару всё ещё продолжала стоять в полном оцепенении. Лишь после того, как позволение идти было повторено несколько раз, она едва слышно пробормотала извинение и удалилась.
— Что за болтушка! Ведь её не раз предупреждали, — сказала Сатико, глядя на расстроенное лицо сестры. — Конечно, мне следовало быть более осторожной. Не так откровенно говорить по телефону. Но мне и в голову не могло прийти, что она расскажет Эцуко.
— Дело не только в этом телефонном разговоре. Я заметила, что вы и прежде разговаривали о сватовстве в присутствии О-Хару.
— Разве такое бывало?
— И не раз. Когда она входит, всё замолкают, но стоит ей оказаться за дверью, как снова начинают говорить громко. Она наверняка всё слышит.
В последние дни Тэйноскэ, Сатико, Юкико, а иногда и Таэко после десяти вечера, когда Эцуко уже спала, не раз собирались в гостиной, чтобы обсудить предстоящую встречу с Сэгоси. О-Хару приносила им прохладительные напитки из столовой. Гостиная отделялась от столовой раздвижными дверями, между которыми оставались зазоры шириною в палец, поэтому в столовой было хорошо слышно всё, о чем говорилось в гостиной. Следовало говорить тише, особенно по вечерам, когда жизнь в доме замирала, но никто не придавал этому должного значения. Юкико, по-видимому, была права. Но почему же она не
