смогла бы вернуться в Японию вместе с нею. За полгода тоже можно кое-чему научиться, а она уж позаботится о том, чтобы Таэко получила там какой-нибудь солидный диплом.
Госпожа Тамаки намерена выехать во Францию в самом начале января, а в июле или в августе уже вернуться домой. Вряд ли за это время начнётся война. Ну а если начнётся — что ж, им придётся положиться на волю провидения. Всё-таки Таэко едет не одна, кролю того, у госпожи Тамаки есть друзья в Германии и Англии, так что в крайнем случае им будет к кому обратиться за помощью. Другая такая возможность вряд ли ещё когда-нибудь представится, сказала Таэко. Да, конечно, это путешествие связано с определённым риском, но она всё равно хочет ехать.
— Сейчас, даже Кэй-тян не возражает против моей поездки. Вот до чего насолил ему Итакура!
— Да я и сама, в общем, не возражаю. Но мне, конечно, нужно посоветоваться с Тэйноскэ.
— Пожалуйста, уговори его замолвить за меня словечко перед «главным домом».
— Поскольку речь идёт о начале будущего года, особой спешки, как я понимаю, нет.
— И всё же чем скорее состоится этот разговор, тем лучше. Когда Тэйноскэ собирается в Токио?
— Думаю, до конца года он успеет побывать там не один раз. А тебе, Кой-сан, всё-таки стоит заняться французским.
21
Госпожа Штольц с детьми отплывала в Манилу пятнадцатого сентября на пароходе «Президент Кулидж».
В отсутствие Эцуко Роземари каждый день осаждала Таэко и прислуг вопросами: «Когда же вернётся Эцуко-сан? Почему она так долго не приезжает?»
Но вот Эцуко наконец вернулась, и за исключением тех часов, что она проводила в школе, подружки были неразлучны. Бросив ранец в гостиной, Эцуко мчалась к проволочной сетке: «Руми-сан, комм!» Роземари тотчас же откликалась на её зов, одним махом преодолевала проволочную сетку и оказывалась на соседнем участке. Девочки бежали на лужайку, где, скинув туфли, прыгали через верёвочку. Иногда к ним присоединялся Фриц, а порой даже и Сатико с Таэко.
— Айн, цвай, драй, фир… — звонко выкрикивала Эцуко. Она выучилась считать по-немецки до тридцати и усвоила несколько новых слов вроде «Шнэлль, шнэлль!», «Биттэ», «Нох нихт».
Однажды, когда дети по обыкновению резвились в саду, до Сатико донёсся голос Роземари:
— Эцуко-сан, счастливо оставаться!
— Ауф видерзеен! — откликнулась Эцуко. — Когда приедешь в Гамбург, напиши мне.
— И ты тоже мне напиши!
— Обязательно напишу. Передай привет Петеру!
— Прощай, Эцуко!
— Прощайте, Руми и Фриц!
Вслед за этим Роземари и Фриц в два голоса запели «Дойчланд юбер аллес».
Сатико вышла на террасу посмотреть, что происходит у детей. Руми и Фриц, забравшись на дерево, махали оттуда платками. Эцуко тоже махала им в ответ. «Корабль», надо понимать, только что отчалил от пристани.
Сатико подошла к платану и тоже стала махать платком.
— Руми, Фриц, до свидания!
— Ауф видерзеен, мама Эцуко!
— Ауф видерзеен! Счастливого пути! Приезжайте снова в Японию!
— А вы с Эцуко приезжайте к нам в Гамбург!
— Обязательно приедем, как только Эцуко подрастёт. Вы тоже растите здоровыми и крепкими.
Это была всего-навсего игра, но Сатико вдруг почувствовала, как на глаза у неё навернулись слёзы.
Госпожа Штольц воспитывала своих детей в строгости. Стоило Роземари задержаться в долге подруги позже положенного часа, как слышалось неизменное: «Руми, домой!» В последние, дни, однако, всё было иначе, — видя, как дорог девочкам каждый час, который они могут провести вместе, г-жа Штольц разрешала дочери играть с Эцуко до позднего вечера.
Расположившись в гостиной, девочки усаживали перед собой кукол и без конца их переодевали. Когда же это им наскучивало, они ловили кошку и принимались наряжать её. В иные дни они по очереди играли на пианино, и тогда Роземари всякий раз просила подругу: «Эцуко, сделай ещё что-нибудь», что означало: «Эцуко, сыграй ещё что-нибудь».
Отъезд г-на Штольца был столь внезапным, что всё заботы, связанные со сборами, распродажей домашнего имущества и прочими делами, легли на его жену. Каждый день Сатико заставала соседку в неустанных хлопотах. Со второго этажа дома Макиока задний двор Штольцев был виден как на ладони, и всякий раз, выходя на веранду, Сатико становилась невольной свидетельницей всего, что там происходило. Она всегда поражалась безукоризненному порядку, царящему на соседской кухне. Кастрюли и сковороды были не только начищены до блеска, но и расставлены на полках строго по ранжиру. Всё домашние дела: стирка, уборка, готовка, нагревание ванны — делались всегда в одно и то же время. Зная, чем занимаются у Штольцев, можно было не смотреть на часы.
Госпожа Штольц держала в прислугах двух молоденьких японок. Из-за них, вернее, из-за их предшественниц однажды вышла неловкая история, в какой-то мере коснувшаяся и Сатико.
Служанки г-жи Штольц казались Сатико образцом трудолюбия и добросовестности, но г-жа Штольц держалась на этот счёт иного мнения. Порой девушки жаловались прислугам Сатико на свою хозяйку — уж больно та придирчива. Сама ни минуты не потратит впустую и от них требует того же. Не успеют они кончить одну работу, как она тут же находит для них новую. Конечно, здесь им платят больше, чем в любом японском доме, да и у барыни есть чему поучиться, но за весь день они не могут присесть ни на минуту. Слов нет, их барыня превосходная хозяйка и достойна всяческого уважения, но быть у неё в услужении ох как нелегко…
Помимо всего прочего, в обязанности прислуги г-жи Штольц входило ежедневное подметание улицы перед домом. Однажды утром О-Аки, подметая улицу перед домом своей хозяйки, решила заодно подмести и перед домом Штольцев. В этом не было ничего особенного, поскольку соседская прислуга сплошь да рядом делали то же самое. Увидев О-Аки, г-жа Штольц, однако, сурово отчитала своих девушек. Что за безобразие?! Как могли они допустить, чтобы эту работу выполнял за них кто-то другой?
Служанки принялись оправдываться: они-де и не думали отлынивать от работы, О-Аки сделала это по собственному почину, и притом один-единственный раз, но, если барыня недовольна, они обещают, что впредь это не повторится…
Госпожа Штольц, как видно попросту не понявшая этих объяснений, не спешила сменить гнев на милость, и тогда девушки заявили, что берут у неё расчёт. Ну что ж, она не намерена их удерживать, отрезала г-жа Штольц.
Узнав от О-Аки о случившемся, Сатико подумала было вмешаться, но девушки были настроены решительно. Они очень благодарны госпоже Макиока за сочувствие, но просят её не беспокоиться. Если бы этот случай был единственным, ещё куда, ни шло. Они трудятся в поте лица, а барыня этого ни капельки не ценит и через каждое слово называет их дурёхами. Может, по уму им и правда далеко до барыни, но такие преданные и работящие служанки, как они, тоже на дороге не валяются. Когда-нибудь она это поймёт. Если барыня спохватится и извинится, дело другое, а так они ни за что не останутся в её доме.
Госпожа Штольц не сделала попытки к примирению, и обе девушки в один день взяли расчёт. Вскоре их место заняли нынешние служанки, которые и в самом деле не шли ни в какое сравнение с прежними. Даже г-жа Штольц однажды призналась Сатико, что совершила ошибку, отпустив их.
Эта история давала достаточно хорошее представление о крутом характере г-жи Штольц, однако во время наводнения Сатико имела возможность убедиться, что эта женщина умеет быть не только суровой и требовательной, но и доброй, отзывчивой, любящей. Узнав, что в полицейском участке поблизости нашли прибежище пострадавшие от наводнения, она сразу же собрала для них рубашки мужа и кое-что из белья. И
