По прошествии нескольких недель в замке сложилась более менее нормальная обстановка. В деревне больше не возникало тревог и происшествий, если не считать неожиданного появления антинацистских лозунгов, написанных на стенах булочной. Гийом собрал местную молодежь и довольно сурово отчитал ее за ошибочное поведение. Лозунги закрасили новым слоем краски, полосы которой остались единственным напоминанием.
Пол продолжал расширять свою сеть, но поступал теперь с повышенной осторожностью. Сеть имела кодовое название «Моряк», известное и в Лондоне; она состояла из пяти отдельных ячеек, руководители которых через Кристиана, который выполнял роль связного, выходили на Пола. Кристиан имел возможность свободно, без всяких подозрений, передвигаться в округе.
Из Лондона прислали нового шифровальщика на замену прежнего, так бесславно пойманного и трагически погибшего сразу после прибытия; и хотя Пол все еще винил себя за провал, он пытался не вспоминать об этом. Во время войны, на территории страны, оккупированной врагом, такое случалось. Бессмысленно тратить время и душевные силы на бесполезные переживания. Самое лучшее заключалось в том, чтобы из допущенных ошибок сделать нужные выводы и продолжать борьбу. Новый агент оказался отличным специалистом, проворным, умным и скользким, как угорь. В мирное время он был музыкантом, и его пальцы, когда-то ловко бегавшие по струнам гитары, теперь отправляли радиопередачи в Лондон с такой же легкой грациозностью. Его кодовое имя было Ален. В общем-то Полу он не очень нравился, но никому от этого не было ни жарко, пи холодно. Он отлично выполнял свои обязанности, а это было главное.
Что же касается руки Пола, то она неплохо заживала благодаря стараниям доктора в Периге, а также Кэтрин, которая часто меняла бинты, чтобы не допустить нагноения.
Пол знал, что ему повезло. В лучшем случае при ранении он мог бы попросить, чтобы его эвакуировали, в худшем – такой провал привел бы его к гибели. Пол считал, что успех зависел целиком от удачи, как это нередко бывает в судьбе каждого агента. Пока что ему везло. Он, правда, надеялся, что еще не до конца использовал везенье, уготованное ему судьбой: он готовил в ближайшее время операцию, которая, если удастся, причинит фрицам значительные неприятности, но будет очень трудной и опасной.
Однажды после обеда в мае, когда Ги гулял на улице с Бриджит, Кэтрин зашла в комнату Пола по его просьбе. Ему надо было поговорить с ней.
– Я кое-что запланировал и думаю, что будет лучше, если я на некоторое время уеду, – сказал он ей.
Кэтрин не просила объяснений. Она знала, что Пол, как обычно, старался отдалить деятельность своей сети «Моряк» от замка. Если что-то сорвется, то он не хотел бы, чтобы замешанной оказалась и она. Эта забота о ней согревала ее сердце, но не могла облегчить тяжесть предстоящей разлуки. Кэтрин уже знала, что будет чувствовать она, когда Пол уедет – то же беспокойство, то же ожидание, которые она переживала всегда в таких случаях. Будет гадать, чем он занимается, со страхом и напряжением ждать его возвращения, тревожиться, не схватят ли его на этот раз. А если Пол уедет на длительное время, она будет чувствовать себя во сто раз хуже, потому что ждать придется дольше, и у нее не будет возможности узнать, прошла ли операция успешно и не попал ли он в руки бошей. Но она знала, что возражать бесполезно. Кэтрин, которая препиралась с Шарлем из-за каждого пустяка, принимала решения Пола как не подлежащие обсуждению.
– Что мне сказать, если спросят, куда вы уехали? – поинтересовалась она.
– В Бордо навестить коллегу, с которым мы вместе учительствовали. У меня все спланировано. Я сяду на поезд, если заподозрю, что кто-то следит за мной. Потом, когда увижу, что слежки нет, вернусь. Не беспокойтесь. Постараюсь замаскироваться… чтобы меня не узнали. Вам надо лишь прикрыть меня.
– Когда вы уезжаете?
– В понедельник. Поэтому надо сегодня же сообщить всем, что я уезжаю. Мне не хочется, чтобы этот мой шаг выглядел слишком неожиданным.
Она кивнула. До понедельника оставалось еще четыре дня.
– Надеюсь, будете осторожны.
– Конечно. – Он стоял возле окна. Солнечные лучи, пробивавшиеся между полосками жалюзи, отбрасывали полоски теней на его лицо и белую рубашку с незастегнутым воротом и высвечивали темные волоски, покрывавшие кисти его рук. Ее сердце сжалось даже еще сильнее, чем прежде, как это часто происходило теперь, когда она смотрела не него: к ее страстному тяготению примешивался страх за него.
– Не знаю, что я сделаю, если с вами что-то случится, – произнесла она хриплым голосом, и это было сущей правдой.
Она увидела, что его лицо смягчилось, а маска железного контроля над собой как будто немного сдвинулась, показав живого человека за личиной полуавтомата, которым он порой представлялся. За истекшие недели случались моменты нежности и взаимного понимания, моменты, когда их близость становилась настолько реальной, чуть ли не осязаемой, а их души, казалось, сливались воедино, обнажая глубину чувств, которые они оба испытывали, особенно когда случайно вскользь прикасались друг к другу или обменивались рукопожатием. Но страстных поцелуев больше не было – со взаимного согласия они отложили их до будущих времен, которые, – и они об этом знали, – могут не наступить никогда.
– Я говорю серьезно, – продолжала она. – Я на самом деле не перенесу этого, Пол.
– Перенесете, – возразил он низким, отрешенным голосом. Только глаза выдавали его. – Если со мной что-то случится, то надо будет стать вдвойне сильной, чтобы избежать подозрений в отношении семьи.
Она сложила руки на груди. Нащупала пальцами через тонкую хлопчатобумажную ткань платья свои ребра, выступавшие как прутья в рыбацкой корзине. В последнее время она сильно похудела и знала, что это объясняется не только нехватками в питании. Главным образом это вызвано ее взвинченностью.
– Не знаю, смогу ли я, говорю искренне. Даже теперь иногда я не знаю, что делать дальше. Напряжение, похоже, непрерывно нарастает. Вместо того, чтобы привыкнуть, всякий раз, когда появляются основания для беспокойства или страха, нервное состояние захватывает меня все сильнее и сильнее.
Он слегка нахмурился.
– Вы не сломаетесь, Кэтрин. Но если вы чувствуете себя так скверно, то, может быть, мне лучше уехать отсюда навсегда.
