– Будем надеяться взаимно, но никогда не знаешь, что будет завтра. – Пол открыл дверь, прикоснулся к своему лбу, произнес громко и хрипло: – Спасибо, доктор. Если не полегчает, то через несколько дней я опять загляну. Всего доброго!
Потом громко, притворно кашлянув, он направился к выходу.
Крутя педалями по дороге к отдаленному фермерскому домику, где он залег на время, Пол чувствовал, что рубашка его промокла от пота и прилипла к спине. Он понимал, что вспотел не только от езды на велосипеде в полуденную жару.
Он сейчас же поедет на встречу с руководителем коммунистов, – решил он про себя. Пол приготовился к тому, что не сумеет убедить отказаться того от своих планов. Готье не воспримет спокойно то, что сочтет вмешательством со стороны конкурирующей организации. К тому же, возглавляемой иностранцем. Если Готье твердо решил прикончить эсэсовского майора, его ничто не остановит. Но, как и сказал Пол доктору, последствия будут ужасны. К тому времени карательное соотношение установилось такое – сотня расстрелянных французов за одного убитого немецкого офицера, и кто знает, на кого опустится топор. Предположим, что в заложники попадет Кэтрин? Конечно, она из семейства де Савиньи, невестка и жена известных коллаборационистов, но если случится что-то подобное, спасет ли это ее? Она англичанка, ее настроения известны. Нельзя исключить, что фон Райнгард может наказать именно ее. А если даже он этого и не сделает сам, это могут сделать карательные отряды, которые обязательно будут направлены в регион.
Раздумывая о ней и о ее будущей судьбе, Пол крепче сжал руль велосипеда, так что старая резина, уже потрескавшаяся и кое-где отскочившая, прилипла к его вспотевшим ладоням.
Он полюбил ее. Ему не следовало заходить в отношения с ней так далеко, но это произошло, и проведенные без нее недели не изменили его чувств. Он был целиком занят делами операции, но мысленно не расставался с Кэтрин; ее милая тень не покидала его сознания, острое желание увидеть ее обжигало Пола темными ночами. Он полюбил ее, от этого никуда не уйдешь. Мысль о том, что она может погибнуть, была для него невыносима. И если случится так, то вина будет лежать на нем, а не на ком-либо другом.
Кэтрин находилась в саду, наблюдая, как Ги с сачком, который смастерила ему Бриджит, гоняется за бабочками. Жарко грело яркое солнце, в воздухе разлился аромат запахов растений, за которыми когда-то так исправно ухаживали, а теперь забросили. Кэтрин думала, что такой одичавший вид сада ей даже больше по душе. Чрезмерный порядок и аккуратность противоестественны. Ей нравилась теперешняя неухоженность сада.
– Мама, я поймал одну! – крикнул Ги. – Посмотри, какая красивая!
Кэтрин улыбнулась.
– Да, дорогой, очень. Слишком красивая, чтобы сажать ее в банку. Бабочке тоже нужна свобода. Теперь, когда ты разглядел ее, думаю, ее следует отпустить.
Личико Ги помрачнело.
– Но я не хочу!
– Ги, ты не должен думать только о своих желаниях, – сказала она ему. – Тебе бы понравилось, если бы тебя посадили в банку от джема?
– Не очень, – признался он.
– Отпусти ее, будь хорошим мальчиком.
Ги подумал некоторое время и отпустил бабочку. Та замахала крылышками, полетела вверх в прозрачном воздухе – крошечное пятнышко в сияющей синеве. Кэтрин захотелось, чтобы и она тоже могла б унестись с подобной легкостью от всего, что так беспокоило и мучило ее. Наблюдая, как бабочка наслаждается вновь обретенной свободой, она приободрилась, на мгновение ей представилось, что и она летит вместе с бабочкой, испытав одно из тех редких мгновений подлинной радости, которые совершенно не зависят от обстоятельств. Кэтрин поудобнее села на старой деревянной скамейке, сняла туфли, опустила босые ноги в шершавую зеленую траву, чувствуя себя более счастливой, чем была когда-либо в последнее время.
Неужели, подумала она, это оттого, что Пол возвращается? Такая догадка показалась ей удивительной; как-то так, без всяких доказательств, в результате неожиданного, необъяснимого предчувствия, она может вдруг возликовать? Но с ней случалось такое прежде, от полного отчаяния переходить к восторженному состоянию, как будто ее душа коснулась самой вечности и перед ней открывался проблеск будущего.
Может быть… может быть… – думала она, и улыбалась даже от одной такой мысли. Когда они вместе с Ги вернулись в комнату, то, казалось, захватили с собой теплоту солнца, не покидавшую их, когда даже опустилась ночь.
– Кристиан, я тебя не понимаю, – сказала Селестина. – Совершенно честно и откровенно не понимаю, как ты можешь обхаживать бошей?
После ужина они решили прогуляться. В наступившей вечерней прохладе с холма открывался вид окрестностей Савиньи, все выглядело очень умиротворенно. В долине, терявшейся вдали, были разлиты мягкие тени; сплошной зеленый ковер полей, неизменная прелесть замка, пригнездившегося среди деревьев, животные, пасшиеся на опушках – все это очень напоминало прошедшие идиллические времена. Просто не верилось, что жизнь теперь проходила не так, как всегда. Таким Селестина запомнила Савиньи в детстве, и на какой-то миг ее беды показались ей не более чем страшным кошмаром, который растворился в розовых сумерках. Но вот в поле их зрения появился немецкий патруль; подобно прыщам на лице прекрасной женщины, серые приземистые машины нарушили мирную сцену. Ощущение ужаса возвратилось, нахлынув волной еще большего беспокойства после мимолетной передышки, грубо напомнив, что это не кошмар, а суровая и неумолимая действительность.
– Папа объяснил тебе, – ответил Кристиан, выдернув стебелек на обочине дорожки и очищая его, протянув между пальцев. – Это для нашего же блага.
– Неправда! – воскликнула она голосом, полным слез. – В этом нет никакого блага. Это унизительно… ужасно. Не забывай, что я знаю, о чем говорю. На моих глазах волокли Жульена. Хотя он и умер, но не поступился своей честью. Не опустился до того, чтобы пресмыкаться перед этими чудовищами.
– Ты не должна говорить так, Селестина, – предупредил ее Кристиан. – Тебе это опасно. Возьми себя в руки.
– Зачем это мне? Почему? Потому что папа велит, так что ли? Ах, я знаю, что ему нужно. Знаю, что для него главное. Он – старик. Огонь, который горел когда-то в нем, давно погас. Но ты и Шарль… Не знаю, как
