всколыхнула его. Он думал, что его чувства будут вечно сохранять ее в памяти. Сегодня, впервые за три года, он захотел обладать женщиной более, чем на физическом уровне, Да, это были смешанные чувства. Да, он чувствовал себя виноватым, как будто каким-то образом обманывал Марианну. Но, несмотря на это, он хотел Джулиет – и на какой-то миг подумал, что и она хочет его. Но его суждения оказались ложными. У нее там, дома, был жених, черт бы его разодрал, так что, очевидно, всему конец.
Он выпил остатки виски из стакана и швырнул его. Стакан пролетел через всю комнату. У Дэна было чувство, что ему предстоит долгая ночь.
– Что за проклятая жизнь! – яростно произнесла Вив. – Что за проклятая, проклятущая жизнь!
Джулиет уехала час назад, и Вив прокладывала себе путь по ступенькам, которые неминуемо следовали одна за другой, – так было всегда, когда она напивалась. Желание все разнести прошло, а вместе с ним и чувство непобедимости и эйфории. Сейчас она была в слезливом настроении, и спать ей совершенно не хотелось.
Поль же, напротив, был готов отойти ко сну, и его совсем не прельщала мысль вступить в долгую беседу с Вив.
– О, не думаю, что мы плохо провели сегодняшний день, – зазывно сказал он, но Вив не так-то просто было свернуть с дороги.
– Ты правда так думаешь?
– Да. Двадцать лет назад все было по-другому, я признаю это, но все стало по своим местам, когда умер Луи. Сейчас у нас есть все, что мы хотели бы пожелать.
– Есть?
– Да, Вив, у нас есть, мы можем перечислить наше достояние: у нас приличный дом, достаточно денег, чтобы жить так, как ты привыкла, и я считаюсь старшим управляющим в компании. Чего больше ты бы пожелала?
Вив молчала. Семьи, хотелось закричать ей. Я хотела семью. Но она не могла заставить себя вымолвить это. Она могла говорить па любую тему, и даже болтать, но эту она таила глубоко в себе, эту ужасную пустоту внутри нее, которая иногда выливалась в острую, почти непереносимую боль.
Когда-то, очень давно, когда они поняли, что у них не будет детей, оба горевали и осыпали друг друга взаимными упреками. Когда они ссорились, это всегда возникало, несмотря на то, что они никогда не осмеливались докопаться до окончательного и определенного ответа – кто из них был не способен иметь ребенка? Может, Поль был бесплоден? А может, у Вив были какие-то нарушения после того давнего аборта? Каждый отшатывался от правды о себе, каждый из них делал вид, что ему все равно. Вив не понимала, насколько почувствовал себя униженным Поль, когда узнал, что она была когда-то беременна от его брата. Поль никогда не видел Вив в те приступы печали, которые иногда накатывались на нее. В те минуты она сгибалась от пронзительной боли, ее сотрясали рыдания, она простирала руки в мучительном желании иметь ребенка, которого потеряла. Эти приступы сейчас повторялись немного реже. Возраст приглушил их. Но иногда прошлое каким-то образом приближалось. То отдаленное прошлое, когда они были молодыми, и недавнее прошлое, когда Вив наблюдала, как растет ее племянник Луи, как он превращается в мужчину, и думала, что, если бы у нее были мужество и уверенность Софии, у нее тоже мог быть сын или дочь такого же возраста. Какая же горечь охватывала ее в те минуты! Ревность к Софии и ненависть к Луи, которые незаметно крепли и превращались в манию.
Когда он был ребенком, она любовалась им и потихоньку оплакивала собственного ребенка. Она не хотела жить. Когда же Луи вырос в неприятнейшего молодого человека, несправедливость этого сделала ее злобной. Луи был сыном немца, поэтому неудивительно, что он стал такой свиньей. Ее ребенок был бы молодым Ники. Он всегда стоял у нее в глазах – до того, как война лишила его мужества, – молодым, сильным, красивым, обладающим властью, которая умела превращать ее в сгусток желания. Никто другой так не умел. Но из-за какой-то чудовищной иронии судьбы презренный Луи был жив, а ее собственный ребенок, ребенок Ники, мертв. Каждый раз при этой мысли Вив сотрясал гнев, и с течением времени, когда он безжалостно разрушал их жизнь, она все больше проникалась к нему ненавистью.
И даже сейчас, двадцать лет спустя, в ней все еще оставалось эхо той ненависти, и ею овладевала радость, когда она вспомнила, что он, так же, как и ее ребенок, теперь мертв. Из-за чересчур общительного характера Вив лишь несколько человек могли понять, на какие глубокие переживания она способна. Только Поль время от времени мог заглядывать в глубины ее души, но, копируя страусиные повадки своего отца, предпочитал не замечать этого.
Было, однако, нечто такое, что он не мог не замечать. Чем старше становилась Вив, тем больше, казалось, ее тянуло к Ники. По большому счету Поль находил это весьма обидным для себя, но ничего не мог с этим поделать. Когда Вив хотела поговорить о Ники, ее нельзя было ничем остановить, – а сейчас она как раз хотела поговорить о нем.
– Наверное, для нас это было не так-то плохо, – сказала Вив, проводя по губам ярко накрашенными алыми ногтями, – но как насчет Ники? Жизнь не слишком-то была справедлива к нему, да? Он был так изувечен, умер, не дожив до двадцати пяти лет; Боже, Поль, чем он заслужил такое?
Поль встал. На сегодня ему на самом деле достаточно.
– Пошли, Вив, пора спать. – Он забрал стакан у нее из рук и поднял ее на ноги. Она позволила себя повести, ибо была слишком погружена в тоску, чтобы сопротивляться. На лестнице она оступилась, Поль поддержал ее. По крайней мере мы все еще вместе, подумал он. Несмотря ни на что, после всех этих лет мы все еще вместе.
– Ты можешь сама раздеться? – спросил он. Она кивнула.
– Я вернусь через минуту, – сказал он. – Пойду выключу свет.
Когда он вернулся, Вив стояла посредине комнаты. Она расстегнула платье и шагнула из него. Она была такой удивительно незащищенной в своей шелковой комбинации.
– Я убила его, – сказала она.
– Кого убила, Вив?
– Ники, разумеется. – Она хохотнула. – А ты думал, что я имела в виду?
– Пошли, Вив. В кровать.
– О Поль, почему все гак мерзко?
