пожизненно. Ведь он же фашист, этот Суслов, деспот. Ежовский выкормыш. Сколько коммунистов они с Ежовым убили – вы знаете? А думаете, кто международный терроризм придумал? Арабы? Они бы в жизни не додумались! Суслов! Он им целые лагеря для тренировок создал под Симферополем… Так что Витя Папутин знал уже, что его дома ждет, и прямо в самолете пустил себе пулю в лоб. А вы говорите – страшное! Там такие страхи каждый день могут быть – то Шевченко в Америке сбежал и всю агентуру выдал, а кто виноват? Мигун! То Израиль арабов бьет, а опять же кто виноват – Мигун, не обеспечил арабов разведданными…
Наверно, если бы я не перебил ее, Вета Петровна рассказала бы еще дюжину историй, но я не мог рассиживаться за этим чаем с баранками и прервал старушку:
– Значит, вы считаете, что у Сергея Кузьмича могли быть основания для самоубийства?
Она осеклась, посмотрела на меня в упор, и что-то изменилось в ее лице – из обиженной и болтливой старушки она вдруг стала злой и даже враждебной:
– Слушайте, молодой человек! Если вы работаете в советской Прокуратуре следователем, то и у вас есть основания для самоубийства. Понятно? – сказала она, поджав губки.
– Ну, это, пожалуй, философский подход… – я попытался смягчить такой неожиданный поворот допроса.
Да, эта старушка не так проста, как показалось мне на первый взгляд или как она сама захотела мне показаться. При всех ее жалобах на жизнь и одиночество, при всех этих трогательных походах в кино на фильмы своего мужа было в ней что-то куда более твердое, чекистское, что ли. И неожиданно идея пришла мне в голову.
– Вета Петровна, – спросил я вдруг. – А в каком вы звании демобилизовались из органов?
Она взглянула мне в глаза и вдруг рассмеялась:
– Сукин ты сын! Нет, ты мне нравишься! Эх, был бы Сережа жив, я бы его уговорила взять тебя вместо Курбанова, а то и еще выше. Водки хочешь?
– Вета Петровна, может, не будем больше играть в болтливых старушек, а? Какие пленки они тут искали у вас? Ведь вы же знаете!
– Нет, не знаю, – сухо сказала она.
– Или не хотите сказать?
Она пожала плечами и усмехнулась мне прямо в глаза.
– Слушайте, молодой человек. Я вашему следствию не помогу ни на грамм. И не потому, что Сергей Кузьмич Мигун умер для меня, как муж, давным-давно, с тех пор, как я узнала, что он мне изменяет. Нет, мы все равно остались друзьями. А потому, что все ваше следствие нужно уже не ему или мне, а только Брежневу. Леня не верит, что Сергей покончил жизнь самоубийством, и хочет, чтобы ты доказал, что Мигуна убил Суслов и вся эта компания – Андропов, Кириленко, Гришин. Верно? Тогда бы он одним махом выгнал их всех из Политбюро и сам бы остался. А вот я-то как раз этого и не хочу. Я не хочу, чтоб ценой жизни человека, на похороны которого он даже не пришел, этот подонок снова остался у власти. Вам понятно? Все, можете идти. И так ему и передайте.
– Хорошо, – вздохнул я, вставая. – Последняя просьба. Я должен изъять у вас пиджак вашего мужа, полученный вами позавчера в морге Первого медицинского института.
– Я его сожгла, – сказала она, не двигаясь с места.
– Я вам не верю. Вы не могли знать, что я за ним приду.
– И тем не менее, я его сожгла. Если не верите, можете сделать обыск.
– Скажите, когда вы получили этот пиджак, в каком месте он был порван?
– Он был абсолютно целый.
– Неправда. Он был порван или лопнул по шву на спине.
– Значит, я этого не заметила.
– Заметили. Такая старая чекистка, как вы, не могли не заметить и не сообразить, что эта трещина – след борьбы. Потому-то вы его и сожгли. Ваш муж перед смертью с кем-то подрался и, может быть, даже стрелял в кого-то. Странно, не так ли? Сначала подраться с кем-то, а потом пустить себе пулю в лоб. А? – Она не отвечала, я выложил последнюю карту: – А если окажется, что его убили, вы тоже откажетесь помочь следствию?
Она молчала, твердо поджав сухие старческие губы.
– Что ж, – вздохнул я, выдержав паузу. – Тогда я пошел. Я только хочу вам сказать, что вы тоже сводите счеты с живыми за счет покойника. До свидания.
Напрасно Вета Петровна Мигун думала, что она ничем не поможет следствию. Конечно, я вышел от нее злой, как черт – еще бы! Чтобы жена потерпевшего уничтожила улики и не хотела давать показания! Но, тем не менее, кое-какая польза от нее была – я еще раз утвердился внутренне в том, что версия о самоубийстве – липа. Что бы там она ни говорила об истории с Папутиным, – она сама не верит в самоубийство мужа. Просто, скорее всего, Суслов знал, что Мигун заподозрил его в организации брежневского заговора. В связи с этим возникла идея нейтрализовать Мигуна, шантажируя его материалами операции «Каскад». Поэтому Суслов и пригласил Мигуна к себе. Чем кончился разговор, я не знаю. Знаю лишь, что прямо от Суслова Мигун приехал на улицу Качалова, и здесь, в квартире № 9, на него, возможно, было совершено нападение. Причем Мигун сопротивлялся (даже пиджак лопнул в борьбе) и дважды выстрелил из своего пистолета. Но пока это только гипотеза. Кто напал на Мигуна? Зачем? В кого он стрелял? Где пленки, которые ищут Краснов, Маленина и Бакланов?…
Саша Лунин, водитель все той же служебной «Волги», нетерпеливо кашлянул, и я оторвался от своих мыслей. Оказывается, я как вышел от вдовы Мигуна и сел в машину, так и сижу бессловесно.
– Куда едем, Игорь Есич? – спросил Саша.
– На кладбище, – сказал я хмуро. Он решил, что я пошутил, и сказал:
– Не рано ли?
Но я взглянул на часы. Было 10 часов 12 минут.
– Нет. В самый раз. В десять тридцать меня там Градус ждет.
– Так вы серьезно? На какое кладбище?
– На Ваганьковское. Будем эксгумацию делать.
Если это не самоубийство, то как могло быть, чтобы пуля из пистолета Мигуна прошла через его голову? Кто-то отнял у него пистолет и выстрелил в него самого? Но тогда почему на пуле нет следов мозгового вещества? Это ставило меня в тупик.
Какие-то скромные похороны – катафалк и группа бедно одетых пожилых людей – приближались к Ваганьковскому кладбищу, и я попридержал Сашу, чтоб он не обгонял их: терпеть не могу обгонять похороны, плохая это примета. В снежной замети Саша терпеливо поплелся за процессией, вмеcте с ней мы миновали ворота кладбища, а затем свернули в боковую аллею, к одноэтажному домику дирекции.
Борис Градус, которого я еще в девять утра поднял телефонным звонком с постели, недовольно ждал меня в жарко натопленной приемной директора. Еще бы ему быть довольным! Только вчера он просил меня не втягивать его в это дело, а сегодня утром я уже звоню и даже не прошу – требую, приказываю, чтобы именно он был экспертом при эксгумации трупа Мигуна.
Кроме него, в приемной на колченогих стульях сидят еще человек десять – очередь к директору кладбища. И за могилами у нас очереди, едрена вошь! В стране, которая разлеглась на двух материках от Балтики до Тихого океана, даже из кладбищенской земли тоже сумели сделать дефицит – без взятки или правительственного распоряжения фиг получишь место на приличном кладбище!
Я прошел через приемную к двери директорского кабинета с табличкой «КОРОЧКИН», опередил секретаршу, метнувшуюся мне навстречу с криком: «Товарищ, вы куда?!» – и открыл дверь в кабинет.
В кабинете явно происходило вымогательство: молодой румянощекий, очень похоже, что из бывших комсомольско-физкультурных вождей, директор кладбища, развалясь в кресле, говорил стоявшей перед ним аккуратной, в потертой беличьей шубке старушке:
– Если вы питерские, то и везите свою сестру в Ленинград хоронить…
– Но у нее тут муж похоронен, они пятьдесят лет вмеcте прожили… – просила старушка.
Директор недовольно повернулся ко мне:
– Подождите в приемной. Я занят.
