кино пристроил, привел к ним одного режиссера с «Мосфильма». Но они с Мигуном еще во время войны были миллионерами, они же проверяли весь багаж, который наши солдаты везли в 45-м году из Германии. А наши много тогда из Германии вывезли, сами знаете – и золота и драгоценностей. А Мигунша лучшие вещи отнимала – не часы, не одежду, а камушки – бриллианты. Короче, я решил мстить им за то, что они из меня убийцу сделали. И пока я с братом Брежнева в карты играл да деньги ему тащил за разные должности, на которые он всякое жулье устраивал, я придумал, как отомстить. Идиот, конечно, мальчишка! Но вы бы послушали, что они дома говорят о советском строе, о народе и всей их коммунистической партии! А тогда как раз Федор Кабаков в гору лез, честного из себя строил, как Суслов. Но я уже ни тем не верил, ни этим. Просто у меня была мечта сбросить и Мигуна, и Брежнева. И я сказал Кабакову, что дам ему пленки семейных разговоров этой компании. Кабаков был хваткий мужик, сразу все понял. И уж он мне как-то по пьянке расписал, каким он будет прекрасным царем, если сбросит Брежнева и придет к власти… Короче, я кинулся на «Мосфильм» к отцу моей Анечки. Он был звукооператор, радиоинженер, а мне нужен был такой магнитофон, который бы сам включался от звука голоса и сам выключался, когда люди перестают разговаривать. Ну, я ему не сказал, что я этот магнитофон в квартире у Якова Брежнева поставлю, я ему наврал что-то и притащил штук двадцать лучших иностранных магнитофонов и штук сто микрофонов. И он мне сделал малюсенький магнитофон со сверхчувствительным микрофоном, но один был дефект – этот микрофон брал любой звук, даже шум машины на улице. Так что разобрать разговоры было очень трудно. Ну, и когда я набрал штук сто кассет с записями, а ничего на них толком прослушать нельзя – я снова к Аниному отцу. Стал он эти пленки с одного магнитофона на другой гонять – переписывать, чистить. А когда услышал на них голос Брежнева – старика чуть удар не хватил. Но я ему поклялся, что никто не узнает, ни одна душа, даже Аня. И лишь бы он вычистил эти пленки как следует – я притащил ему все, что у меня было: все драгоценности, бриллианты, золото, целый мешок. И 17 июля я получил от него десять кассет с чистыми записями и поехал с ними в Сандуновские бани. Там у меня была назначена встреча с Кабаковым. Он был крепкий мужик, обожал настоящую русскую баню и любого мог пересидеть в парилке – сердце здоровое было, как у быка. Конечно, когда он приезжал в Сандуны, там заранее знали и никого посторонних не пускали. Но я-то был не посторонний! Он там сидел в парилке и ждал меня. И не знал, конечно, что за ним гэбэшники следят. Короче, когда я в парилке передавал ему эти пленки, нас схватили. Ему сразу брызнули что-то в лицо, он упал на лавку без сознания. А меня скрутили – и к Мигуну на допрос. Только про Аниного отца я ему ни слова не сказал, сдержал клятву, которую дал старику. Иначе бы они и старика замели, и Аню, сами понимаете. Но я выдумал, что купил этот магнитофончик у какого-то иностранца, и это было похоже на правду, поскольку весь магнитофон был собран из иностранных деталей… А через два дня в газетах было, что Кабаков скоропостижно умер от сердечного приступа. Но я уже в лагерь ехал – Мигун мне приговор московского суда заочно оформил… И еще чудо, что не расстрелял – Боря Буранский вымолил… Три недели назад ко мне в лагерь прилетал следователь Бакланов, пытал меня об этих пленках и Ане, потом самолетом отвез в Москву, в Балашихинскую тюрьму, где меня допрашивали какие-то генералы и полковники, но что я им мог сказать? Я понятия не имею, куда старик Финштейн мог упрятать эти пленки…
В 10 часов 23 минуты мы приземлились на окраине Восточного Берлина, на мокром военном аэродроме – в Берлине было плюс три по Цельсию. У трапа самолета нас встречал румянощекий полковник – улыбчатый пятидесятилетний крепыш с окающим вятским говорком.
– Полковник Трутков Борис Игнатьевич, – представился он. – Целиком в вашем распоряжении, а вы на моем попечении. Как там, в Москве? Холод собачий?
– Познакомьтесь, – сказал я ему. – Это товарищ Мингадзе Гиви Ривазович. Его нужно переодеть в приличный костюм…
– Переоденем, переоденем! И в баньку сводим, а как же! У нас тут прекрасная солдатская баня, с березовыми вениками, по всем правилам. Никогда не думал, что в Германии березы растут, а оказывается – пожалуйста, прямо как у нас на Вятке…
Действительно, вокруг военного аэродрома был березовый лес, в этом лесу стоял военный городок с двухэтажными кирпичными солдатскими казармами – совсем как в Жуковском, из которого мы вылетели два с половиной часа назад. Говорливый полковник усадил нас в зеленую армейскую «Волгу» и повез завтракать в офицерскую столовую.
– Сначала пожрать нужно! Пожрать – это первое дело для мужика! У нас сегодня в столовой девки блины напекли – прямо как на масленицу, пальчики оближете…
Он болтал, не переставая, обволакивая своим окающим говорком, но в течение всего разговора умудрился ни разу не встретиться со мной взглядом.
Из рапорта капитана Э. Арутюнова начальнику 3-го Отдела МУРа полковнику М. Светлову
По вашему поручению сегодня, 27 января 1982 года, группа проинструктированных мной врачей Московской городской санэпидемстанции в составе: старший врач санэпидемстанции Аида Розова, старший врач Алексей Спешнев, врач Геннадий Шолохов и лаборант Константин Тыртов произвели санитарную проверку медсанчастей в Бутырской тюрьме, Краснопресненской пересыльной тюрьме и в следственном изоляторе «Матросская тишина». В результате этой проверки и осмотра находящихся в этих медсанчастях заключенных старший врач Аида Розова выявила в медсанчасти следственного изолятора № 1 («Матросская тишина») больного, имеющего пулевое ранение в бедро и похожего по приметам на составленный по описанию свидетельницы Екатерины Ужович портрет-фоторобот разыскиваемого нами преступника.
Согласно моим инструкциям, доктор Аида Розова ничем не выдала свой интерес к этому больному, продолжила беглый осмотр медсанчасти и находящихся в ней больных (в количестве 7 человек) и завершила этот осмотр в 20 часов 11 минут, после чего на санитарной машине вернулась в Московскую городскую санэпидемстанцию, где сообщила мне, что опознанный ею преступник находится в тяжелом состоянии в связи с быстро развивающейся гангреной правой ноги.
– Суки! – сказал Светлов, прочитав этот рапорт. – Своего человека бросили, как собаку, в тюремную больницу и даже нормальных врачей боятся к нему позвать!
– Но как мы его оттуда вытащим? – спросил Арутюнов. – Нам его охрана не выдаст.
– Выдаст! – ответил Светлов. – У меня для этого сам Богатырев сидит в Кремле под арестом. Поехали!
Через сорок минут начальник Главного управления исправительно-трудовых учреждений СССР генерал-лейтенант Богатырев в сопровождении, а точнее, под конвоем начальника кремлевской охраны генерала Жарова лично пожаловал на окраину Москвы, в Сокольники, в следственный изолятор № 1, т.е. в тюрьму, которая стоит на улице с поэтическим названием «Матросская тишина». Генерал Богатырев был единственным в СССР человеком, перед которым мгновенно раскрывались любые тюремные двери, и все начальники тюрем стояли навытяжку. Не сказав начальнику «Матросской тишины» ни слова, Богатырев и Жаров хмуро прошагали по заснеженному тюремному двору прямо к трехэтажному обшарпанному зданию медсанчасти. За ними тихо катила кремлевская «Чайка» Жарова. Надзиратели ринулись отгонять от зарешеченных окон любопытных заключенных.
Через пару минут генералы Богатырев и Жаров на собственных руках вынесли из медсанчасти раненого. Он был в бессознательном состоянии.
Богатырев и Жаров втащили раненого на заднее сиденье «Чайки». Спустя минуту начальник тюрьмы, запыхавшись от бега, вручил Богатыреву тонкую папку, в которой был лишь один документ. На бланке МВД СССР значилось:
УТВЕРЖДАЮ
НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА РАЗВЕДКИ МВД СССР генерал-майор внутренней службы А. Краснов
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ОБ ЭТАПИРОВАНИИ ЗАКЛЮЧЕННОГО
Москва, 19 января 1982 г.
Рассмотрев материалы дела о телесном повреждении, полученном при превышении необходимой самообороны в момент задержания браконьера сотрудником Южно-Сахалинского областного управления
