– И вовсе мне не холодно. И совсем не грустно, – пробормотал Гитлер, стараясь унять бьющую тело дрожь. – Все очень-очень хорошо.
Обычно при взгляде на изысканную прекрасную Вену до слуха Адольфа доносилась едва различимая музыка барокко. Вычурная, кружащаяся, стремительная. Но теперь завывания ветра, скрип мерзнущих вдоль тротуара деревьев и ледяное дыхание зимы изменили привычную мелодию города. В припорошенных снегом улочках росла и ширилась величественная увертюра к опере «Золото Рейна» из оперной тетралогии «Кольцо нибелунга» Рихарда Вагнера.
Это сказка, но страшная и несчастливая. Это полет – но не вверх, а вниз. Грандиозное симфоническое полотно с быстро сменяющими друг друга картинами пронизывают яркие молнии надежды. Но то, что они высвечивают, не оставляет ни малейшего шанса на спасение.
Смесь ужаса и восхищения.
Хочется заткнуть уши и вместе с тем слушать эту музыку вечно.
Вагнер, Вагнер. Можно ли понять и разгадать его загадки, окруженные многочисленными хороводами лейтмотивов…
Тягучие тревожные мелодии утащили Адольфа на дно Рейна. Там находится клад, который стерегут дочери реки. Кто похитит золото и выкует из него кольцо – тот получит власть над миром. Для этого надо отречься от любви. И мужественно встретить свою гибель. Но перед тем как опустится карающий меч судьбы, будет все: вся власть, весь мир, все…
Незаметно в дивную гипнотическую вагнеровскую оперу стал вплетаться визгливый неприятный голос:
– С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра и зла[20].
Адольф, взъерошив волосы, изумленно осмотрелся по сторонам.
Да это же сокровищница музея Хофбург, где находится золото ненавистных Габсбургов! Он уже был здесь прежде и видел эти стоящие за витринами малахитовые чаши и тяжелые мечи, отделанные драгоценными, яркими, как кровь, камнями. Только тогда в окне желтело солнце, а сейчас стекло задернуто белой шторой метели.
«Как меня сюда пропустили? – изумился он, неприязненно разглядывая стоящую перед служителем музея группу мужчин, судя по остреньким шляпам, тирольцев. – У меня же ни гроша в кармане, входной билет купить не на что. Наверное, смотритель пожалел, решил, что, если я в такую погоду не отогреюсь, непременно заболею, а может, даже и умру. Ничего не помню: ни как вошел, ни как разделся. А я ведь уже без пальто, и тяжелый номерок вот в кармане».
Тем временем музейный служитель продолжал:
– В Средние века некоторые германские императоры владели этим копьем и верили в легенду. Однако за последние пять столетий никто уже не испытывал доверия к этим сказкам, если не считать Наполеона, потребовавшего себе это копье после победы в битве под Аустерлицем. После разгрома наполеоновских войск наконечник копья был тайно вывезен из Нюрнберга и спрятан в Вене [21].
Ближайший к рассказчику толстячок изумленно взмахнул руками:
– Да он ржавый, посмотрите! Разве могло быть такое? Все, что касается Христа, – нетленно. Это не настоящее копье, не настоящий наконечник! Да так про любую вещь можно сказать, что она к Христу имела отношение. А потом в музее выставить и деньги грести.
– Иисус был и человеком тоже, – возразил, краснея, высокий молодой человек с острым кадыком. – Его в сердце кольнули. Это не обязательно ржавчина, это может быть кровь. Его кровь! Только подумайте, мы видим кровь самого Иисуса, копье, которое вонзили прямо в его сердце! – Он перекрестился и почтительно посмотрел на витрину.
Музейный служитель едва заметно пожал плечами и ровным голосом произнес:
– Прошу пройти в следующий зал, где мы увидим…
Группа послушно устремилась вслед за рассказчиком. А Адольф, неожиданно сильно волнуясь, приблизился к той самой, стоящей у стены, витрине.
Наконечник копья, лежавший на красной бархатной подушечке, казался невзрачным. Узкий, длинный, потемневшего металла, с кое-где заметными завитками ржавчины, был он в средней части, напоминавшей изгиб женской талии, покрыт серебром или золотом. А может, и тем, и другим – оттенок драгоценного металла казался желтее серебра и менее ярким, чем золото. Древко как таковое отсутствовало, хотя в нижней части наконечника и различались неровные щепочки. А еще в середине лезвия можно было рассмотреть обычный ржавый гвоздь. Над витриной с копьем крепилась белая, точь-в-точь как над другими экспонатами, табличка.
«Священное копье, эпоха Каролингов», – старательно прочитал Адольф. И слабо усмехнулся. Конечно, это фальшивка. Таким реликвиям не место в музее, где на них таращатся тирольцы, в глубине души мечтающие лишь о кружке янтарного хмельного пива. Если это настоящее копье, то находиться оно должно в церкви. Уж Христос бы об этом позаботился, ему это было бы совсем не трудно.
В самом деле: почему Христос не сделал так, чтобы наконечник оказался в церкви? Там хорошо. Горят свечи у фигурки Девы Марии, у распятия. Сквозь витражи льются потоки красного и синего света. А когда раздаются звуки органа, душа, очищаясь, воспаряет к небу, и всю службу сердце впитывает радость и покой…
В храме – Адольф сглотнул подступивший к горлу комок – хорошо. Но только хорош ли бог? Нет, пожалуй что, нехорош. Вся Библия – перечень кар за грехи, да и не за грехи, а так, для острастки, на будущее. А еще написано там: бог любит каждого человека, и добродетельного, и грешника. Но разве же это правда? Разве так происходит в жизни?
«Какие у меня грехи, господи? – думал Гитлер, разглядывая копье. – Исповедовался я всегда, причащался, постился. Не делал никому зла, старался даже в разуме преграду плохим намерениям воздвигнуть. За что же мне тогда все это? Голод, холод и вечное одиночество? Да разве же все это – любовь божия? Нет, нехорош ты, несправедлив. И копье это, право же, простая железка. Не твое это копье, господи».
– Конечно, не его. Это мое копье. Мое орудие. В моих руках. Поэтому и не в церкви. В церковь мне никак невозможно, вы же понимаете…
Вдруг оказавшийся у витрины господин выглядел необычайно элегантно. Хотя его черный фрак, белоснежная рубашка, галстук-бабочка под воротничком да еще и цилиндр, конечно же, уместнее смотрелись бы в опере.
– В оперу не хожу. – Господин сверкнул зелеными кошачьими глазами, отчего у Адольфа мурашки побежали по телу. – Не люблю, знаете ли. А копье и правда мое. Некоторые могут сказать: ах, вы лукавите, а как же центурион Гай Кассий[22]? Знаете, солнце в тот день палило немилосердно. Лонгин стоял ближе всех к Нему и от жары ничего не соображал. Центурион так и не понял, почему кольнул Его под сердце. А Он… Он, конечно же, решил: милосердие. По себе всякий судит. А мне на самом деле просто жарко стало. И, признаться, скучно. Так что зря вы заладили, что Он нехорош, недобр. Я-то Его не люблю. Но вот не сказал бы, что Он нехорош.
Адольф ошалело осмотрелся по сторонам. Зал был полон людей. Девушка с простоватым лицом смотрела на меч Карла Великого. И целая группа мужчин и женщин таращилась в витрину, где на красном бархате сияли атрибуты императорской власти – держава, скипетр, корона. Но никто не обращал ровным счетом никакого внимания на страшные речи зеленоглазого высокого незнакомца.
– А они нас не слышат. Они мне неинтересны. А вот вы… Мне кажется, мы договоримся. Я готов вам открыться. Но готовы ли вы выслушать? Если не готовы, идите же. Про меня говорят: искушаю. Помилуйте, при чем тут я, искушение в самой природе. Я всего лишь нужен тем, кто сам хочет поддаться искушению. Таким, как вы. Я прав?
«Любопытство сильнее страха», – пронеслось в голове у Адольфа, и он выдохнул:
– Можно и послушать вас. Может, вы и правы.
И снова никто из присутствовавших в зале людей даже головы не повернул в их сторону!
А господин – Черт, Дьявол, Сатана, Черный бог – говорил…
Да, все сложно. И трудности, и лишения, и голод. Многие немцы на своей шкуре знают, что это такое. А
