хрупкая блестящая пластмасса. Она оказалась долговечнее чувств.
На низкой, застеленной белым покрывалом широкой постели примостился коричневый медвежонок. Как было хорошо, проваливаясь в сон, приобнимать мягкое тельце и мечтать, что отношения с Франсуа, приславшим трогательный подарок, будут другими. Долгими, надежными. Не омраченными ревностью и изменами.
Все не так. Все не то.
«Увы, – невесело думала Лика, машинально оглядывая комнату в поисках пачки сигарет, – к человеку не прилагается инструкция по правилам эксплуатации. А жаль. Здорово было бы прочитать, что человеческий экземпляр Лика Вронская несовместима с молодым человеком А, не должна эксплуатироваться мужчиной В, а предназначена исключительно для комплектации парнем С. Это ж скольких проблем можно было бы избежать!»
– Ах да, я же не курю, – спохватилась она. – Срочно требуется хорошая новость, иначе я совсем закисну.
Разыскав телефон, Лика набрала номер издательства, в котором выходили ее детективы. Однако успокоительным средством разговор с редактором так и не стал. Выяснилось, что публикация романов, запланированная на зиму, состоится ближе к лету.
Лика с досадой закусила губу. И тут облом! Но она все равно будет продолжать писать. Потому что это очень здорово: дробь на клавиатуре ноутбука, чужие жизни, которые примеряешь, как новые платья, горький дымящийся кофе в кружке с жабками и ночь за окном, внезапно превращающаяся в утро.
Воспоминания о творчестве оказали целебный эффект: курить Лике расхотелось.
Срочно за компьютер, и сочинять новую книжку, и описать все, что произошло за последнее время. У описания собственных переживаний масса преимуществ. Они получаются очень натурально, так как ничего придумывать не надо, бери свои эмоции и отмечай мельчайшие нюансы. А потом описанная боль исчезает, растворяется в ровных строчках, улетает, перестает мучить.
Лика быстренько объяснила, почему разбились амурные надежды главной героини. Потом, периодически бегая за валерьянкой, описала труп Ивана Никитовича Корендо и вдруг замерла. В сознании возникла четкая картина: девушка, постоянная героиня всех ее книг, выходит из подъезда, идет к своей машине. Но как выглядит подъезд? Что находится во дворе? Он тихий, или наполнен шумными возгласами играющей детворы, или прошивается, как очередями, визгом шин вечно снующих авто?
Воспоминания об этих деталях в памяти не задержались. Отчасти и неудивительно: Лика находилась в шоковом состоянии, жалела своего несостоявшегося любовника, сочувствовала родным антиквара и следователю Володе Седову. Расследовать это убийство, судя по всему, будет ох как непросто.
«А поеду и проверю, что за двор, какой район, – тряхнув волосами, решила Лика. – Дел на час, зато не придется придумывать описания. В придуманных деталях проще запутаться».
Набросив куртку, Вронская заторопилась к машине. Верный «фордик» оказался припорошен первым, но неожиданно обильным снегом.
– Рано в этом году, – с неудовольствием пробормотала Лика, орудуя щеткой. – Все к худшему, да что же это творится такое!
Четверть часа ушло на то, чтобы очистить авто. Потом еще пару минут Лика побуксовала в сугробе. Наконец рассвирепевший «Форд» рванул с места и помчался к дому несчастного антиквара.
Машинально следя за дорогой, Лика думала об Иване Никитовиче, и душу щемило от жалости. Корендо убили. Он мертв, его больше нет, и ничего не будет – ни интервью, на котором настаивала Лика, ни секса, которого хотел Иван. Но если внимательно присмотреться к этой жалости, то в ней различимы черные всполохи… пугающей радости.
– Он умер, а я жива, – бормотала Лика, паркуя машину возле элитной многоэтажки. Закрыв машину, она направилась к подъезду. – Придет зима, и вечная постель Ивана замерзнет. А я буду жить, и меня согреет бокал вина. Или чьи-то объятия. Интересно, это только я – такой моральный урод? Или что-то похожее творится со всеми?
– Нет! Когда умирает близкий человек, хочется оказаться на его месте. Да, это слабость. Возможно. Но сил не остается, их забирает смерть…
Раскрыв рот, Лика слушала монотонно бормочущую женщину и лихорадочно соображала. Ну да, она сошла с ума. Тихо сам с собою я веду беседу – да еще на такую тему. Но эта-то дама – она тоже, мягко говоря, малость не в себе!
Быстрый осмотр случайной собеседницы выдал в мысленном компьютере Вронской следующий результат. Лет сорок пять – сорок семь. Одета неправильно – мешковатое пальто делает высокую полную фигуру еще грузнее, черная юбка, край которой безнадежно намок, излишне длинна. И – вопиюще некрасива. Нет ничего завораживающего в крупных чертах кавказского лица, которое безжалостная старость уже начала оплетать паутиной морщин. Обычно хоть глаза выделяются у восточных женщин или черная копна смоляных волос. А здесь безнадежно: взгляд невыразительный, волосы стянуты в хвост, что с учетом высокого лба тоже вряд ли можно назвать удачным сочетанием.
– Я здесь потому, что у меня умер очень близкий человек. Он жил тут, в этом доме, – бормотала женщина.
Лика насторожилась. «Надо же, какое совпадение! – подумала она. – Или это не совпадение, а специально спланированная якобы случайная встреча? Но зачем?! Надо все выяснить».
Вронская сочувственно вздохнула и поинтересовалась:
– А как вас зовут?
– Нино, – ровно сказала женщина. – Нино Кикнадзе.
– Как-то сегодня прохладно, правда? – для подтверждения своих слов Лика опустила лицо в воротник куртки.
И женщина сказала именно то, чего дожидалась Вронская:
– Видите, вот там, у перекрестка, такое симпатичное кафе с замерзшими огромными окнами…
«Что я здесь делаю? – ужаснулась Нино Кикнадзе, согревая озябшие покрасневшие пальцы о тонкую фарфоровую чашку, наполненную янтарным чаем. – Что я говорю? Эта девочка. Худенькая. Короткая куртка, джинсы заправлены в высокие сапоги, красный шарф обвивает шею. Шик поздней московской осени. Таких девочек никогда не останавливает грозное милицейское: „Регистрация есть у вас?“ А я, всю жизнь прожившая в Москве, каждый день показываю документы. Всю жизнь в Москве, а люблю не так, как любят русские женщины. Иван вошел в мое сердце и в нем остался. Навсегда…»
– Я не представилась. Меня зовут Лика Вронская. – Девушка щелкнула застежкой рюкзака, протянула плотный бумажный квадратик. – Вот моя визитка, правда, она старая. Тут только мобильный правильно указан. С этой редакцией я больше не сотрудничаю, так сложились обстоятельства. Последние полгода жила во Франции, недавно вернулась. А еще я пишу книги, детективы.
Сердце Нино сжалось. Боже, какая же она идиотка! Не надо было откровенничать с незнакомкой. Писательница, журналистка. И что же теперь делать?
– Знаете, мне пора, – отодвинув чашку, решительно сказала Нино. – Я правда очень тороплюсь.
– Никуда вы не торопитесь, – на лице Лики появилось досадливое выражение. – Вы испугались, что я журналист. Жалеете о случайно вырвавшихся словах. Я могла бы вам ничего не рассказывать. Но это было бы нечестно! Давайте все-таки поговорим. Представьте себя на моем месте. Мой друг – следователь, занимается расследованием убийства Ивана Никитовича Корендо. И вот я вижу вас на месте происшествия. Понимаете, я ведь тоже не могу делать вид, что ничего не произошло. Вам, похоже, был очень дорог этот человек, да?
И все-таки в этой настырной девчушке было что-то, мгновенно вызывающее доверие. Потому что больше ничем нельзя объяснить, что Нино испытала неимоверное желание все рассказать. Рассказать то, в чем она не всегда признавалась даже самой себе. И уж конечно, эта тема никогда не обсуждалась не то что с посторонними – с самыми близкими родственниками.
– С покойной женой Ивана мы знакомы сто лет. Вместе в медицинском институте учились, вместе в обмороки в морге падали, вместе ночами просиживали над книгами. Но только диплом Таня так и не получила. Забеременела от однокурсника, расписались они…
…Танина беременность стала для Нино первой практикой. То, что специализироваться будет на гинекологии, Нино знала еще до поступления в институт. Дети – это ведь самое важное в жизни. Основа.
