ее, здоровую и полную сил, с улыбкой на губах.
– Я знала, что ты придешь. Ты любишь меня, – и она бросилась ему на шею.
Эдвард расцепил обвивающие его, как змеи, руки, и развернулся, чтобы уйти.
– Я убью себя! – прокричала Тулла, хватая лежавший на столе маленький револьвер.
О, лучше бы она выполнила свою угрозу! Хладнокровно нажав на курок, женщина прострелила руку пытавшемуся отобрать револьвер художнику. Он долго не мог после этого работать. И всегда носил перчатки, скрывающие изуродованные пальцы.
– Довольно думать об этой мерзкой женщине, – пробормотал Эдвард, доставая из стопки следующую работу.
Он отошел на пару шагов назад. Для восприятия его картин требуется расстояние. Вот он, «Убийца на дороге». Синие в ночи деревья и рыжая песчаная дорога – сообщники. Убийца уходит, выпрыгивает из картины, еще шаг – и он пройдет мимо, зловеще улыбаясь. Эдвард писал его торжество и безнаказанность. Мучителей никогда не находят. Только для жертв время взрывается вечной болью. Вечной?
Неужели он знал только вечную боль?
В волнении Эдвард принялся разбирать работы. Нет, картины Фриза для детской Линде не подходят. Заказчик оплатил все работы, но не забрал. Редкий случай, когда возникло желание написать картины для хорошего, ценящего его живопись человека. Линде щедро расплатился, и сказал:
– Они слишком мрачные для детской. Не хочу пугать моих сыновей.
От злости Эдвард набросал на пейзажных полотнах сливающиеся в объятиях мужскую и женскую фигуры. Он и Дагни. Боль.
«Одинокие». Даже со спины наблюдая за мужчиной и женщиной, понимаешь: мужчина ждет напрасно. Женщина никогда не обернется.
«Автопортрет после испанки», «Автопортрет в скорби»...
Эдвард обессиленно присел возле картин. Можно перерыть весь этаж. Осмотреть и те работы, что сложены в двух сараях рядом с домом. И на каждом полотне кровоточит его душа. Он, одержимый вечным вдохновеньем, этого не понимал, потому что все время стоял за мольбертом. И так бы этого и не понял. Но теперь источник иссяк и... Как жестоко. Как невыносимо понимать, что в его жизни не было ничего, кроме боли и страданий.
Не было. И не будет? Нет!!! Только не это!
Он поднялся на ноги и осторожно спустился вниз, прошел в зал.
Взять книгу с пыльной крышки рояля и скоротать за ней остаток ночи. А завтра все будет по-другому. Выглянет солнце, и он отправится на Карл-Юханс-гате, и попробует, обязательно попробует стать счастливым. Он еще напишет, какое оно, счастье.
Эдвард пытался читать, но глаза все время сбегали со страниц в разлившуюся за окном ночь. Скорее бы взошло солнце. Он живет в тюрьме. Живет, как узник. И не знает, что такое счастье.
Растревоженное сердце то колотилось, как сумасшедшее, то замирало. Солнце растопит эту боль. Осталось немного.
Эдвард смотрел в черноту не отрываясь. Потом чернота исчезла, и он вдруг увидел себя, лежащего на полу, с выскользнувшей из рук книгой.
Это было так жутко и неправильно, что Эдвард застонал. И еще больше испугался. Изо рта не вылетело ни звука. В комнате словно из воздуха соткалась детская фигурка в белой одежде и опустилась на колени. Маленькая ладошка закрыла глаза – его глаза, те, что на полу, смотрели в потолок, и он все это видит, но ведь глаза остались там, внизу, господи, да что же такое с ним происходит?!
– Ты не можешь звать его, – грустно сказал ребенок, поворачивая к Эдварду залитое слезами личико. – Он не поможет тебе. Никогда.
Потом в комнату вошел черный кот.
Ни солнца, ни света больше не было.
2
В офисе Ирины Сухановой Лика Вронская всегда чувствовала себя старой, толстой и некрасивой. Может, еще жутко умной, но радости ей это не доставляло. Мозг при желании всегда можно «вырастить». А вот такие ноги, как у то и дело попадающихся на глаза в бесконечном коридоре девчушек- моделей, у нее не вырастут никогда.
Лика вертела головой по сторонам и думала: «Если бы я была мужчиной, то женилась бы вон на той блондинке-„макаронинке“. Или на этой брюнеточке? Какие красивые девушки! В своих романах я по несколько страниц описываю тонюсенькие талии и нежные персиковые щечки, а вот сейчас топаю к Ирке и понимаю: ничего у меня не получается. Ее подопечные так очаровательны, что описать это невозможно...»
Ирина сидела в черном кожаном кресле с высокой спинкой, пила свежевыжатый апельсиновый сок и распекала собственную копию. У съежившейся на краешке стула девушки были точно такие же рыжие вьющиеся волосы и огромные голубые глаза, как и у владелицы модельного агентства.
Лика приветственно кивнула, прошла к дивану у прозрачного стеклянного столика и прислушалась к гневному монологу. Кастинг Ирина-копия проспала, выгодный заказ упустила, да еще и в голодный обморок на показе шлепнулась. Хочется надеяться, что это все-таки были последствия жесткой диеты, а не первые признаки беременности...
«Все по делу, – решила Лика. – Ирка не стареет, не брюзжит, а учит девочку уму-разуму. Ирише уже за сорок, а выглядит она моложе меня. Молодец!»
– Все, Катерина, делаю тебе последнее китайское предупреждение. Еще один просчет – поедешь назад в свою Калугу.
– Я... из Самары, Ирина Алексеевна...
– Поедешь в свою Самару. И не думай, что наши конкуренты, которые пытаются тебя переманить, заинтересованы в твоей карьере. Потрахают и выбросят. Парижа я тебе не обещаю. На твой типаж в Европе спроса нет. Но получить долгосрочный японский контракт шансы высоки. Работай, моя дорогая. Свободна!
– Спасибо, Ирина Алексеевна...
Полюбовавшись плавной походкой покидающей кабинет манекенщицы, Лика заметила:
– Да, Ира, дисциплина у тебя, как в армии. Ты девочку строишь, она тебя еще и благодарит.
Приятельница махнула рукой. Тут не армия, в армии хоть мало-мальски соображающие люди. По крайней мере на это хочется надеяться. А здесь – несмышленые младенчики. За девочками нужен глаз да глаз. Всего им хочется – побыстрее, поярче, побольше. Самый короткий путь к неприятностям.
– Странная, ты, Лика, девушка. То по полгода не появляешься, теперь второй раз за неделю приезжаешь. Снова что-нибудь случилось? – спросила Ирина, закрывая дверь кабинета на ключ.
Лика невольно улыбнулась. Ее умиляла привычка подруги поедать шоколад в условиях строгой конспирации. Видели бы только «макаронинки», как та, что руководит съемками исключительно со стаканом «фрэша» в руке, теперь торопливо шелестит фольгой...
– Мне опять нужен ваш визажист. И еще хочу у тебя попросить на время один из тех париков, в которых меня снимали.
– А фотограф требуется? Но он сейчас занят, предупреждаю. Минимум через два часа освободится. Ох, сколько лишних вредных калорий я сейчас поглощаю! М-м, как вкусно...
Последнюю фразу Ирина могла бы и не говорить. Даже кончики ее длинных ресниц, казалось, демонстрировали высшую степень наслаждения.
– Нет, Ир. Фотограф пусть снимает твоих «макаронинок» и не торопится. Просто мне надо кое-куда сходить. И выглядеть, как на тех снимках, которые мы на днях делали. Мне неудобно тебя постоянно отвлекать. В принципе лицо «нарисовать» и сама бы могла. Не так хорошо, как это делает Наталья, конечно. Но где мне этим заниматься? Пашка разорется, родители перепугаются. И парик в любом случае нужен.
– Да о чем речь, я всегда рада тебе помочь, – с набитым ртом сказала Ирина. – К тому же, ты меня жутко заинтриговала. У тебя новый роман? Или Паша пошел по бабам, а ты за ним шпионишь?
– Да нет, на личном фронте без перемен. Паша, надеюсь, хранит верность. Здесь совсем другая история. Когда она закончится – я обязательно все тебе расскажу. Договорились?
Ира обиженно нахмурила идеальные светлые бровки.
