человека и подозревать в нем гебешника.
Они добирались до Душанбе почти неделю, все так же пересаживаясь из поезда в поезд. Но теперь было намного сложнее выскакивать по утрам с сонным и хныкающим ребенком на перроны незнакомых вокзалов и затем весь день шататься по кинотеатрам в поисках тепла, торопливо есть в каких-то столовых- забегаловках. Хотя интернат сделал Муслима не по возрасту взрослым, он уставал, капризничал, в столовых отказывался от любой еды, кроме котлет и молока с хлебом. Но Алексей был с ним удивительно терпелив и ласков, особенно когда приходилось Муслима кормить. Ни в одной столовой и даже в ресторанах не было в меню молока, а в магазинах за молоком выстраивались огромные очереди, и Алексей платил официанткам и буфетчицам по десятке за стакан молока, но молоко для Муслима было. Ребенок в ответ боготворил его, впрочем, он боготворил бы его и без молока. Нельзя было и подумать сказать малышу, что Алексей не его отец – это бы его просто убило…
Проехав чуть не пол-России, Джуди с удивлением обнаружила, что даже те смутные представления о бедности этой страны, которые у нее сложились из американских газет, и вполовину не соответствовали действительности.
Все государственные магазины были пусты. На длинных пыльных полках стояли жестяные банки дешевых рыбных консервов и баклажанной икры да ящики с макаронами. Вялая, изъеденная черными точками капуста валялось прямо на полу. На пустых полках с надписью «Хлеб» высились пакеты с окаменевшей солью. Несколько лучше было в магазинах не государственных, а кооперативных, принадлежащих, как объяснил Алексей, кооперации нескольких колхозов. В них были один-два сорта колбасы, масло, иногда – мясо или даже сосиски. Здесь продавали конфеты, сахар, муку, рис, гречку, но все это по ценам, в три или даже в четыре раза превышающим цены на эти же продукты в государственных магазинах. «А разве у вас в колхозах производят шоколадные конфеты?» – спросила как-то Джуди у Алексея. Он усмехнулся: «Эти кооперативы – сплошная липа. Ничего здесь колхозного нет, кроме цен, конечно. Горбач боится цены официально поднять – народ взбунтуется. Потому в государственных магазинах по стандартным ценам ничего нет, а за кооперативные он вроде бы не отвечает. А на самом деле – все туфта, все государственное…»
Заглянув как-то в галантерейный магазин, Джуди долго перебирала огромные трикотажные трусы – все, как один, блекло-зеленого цвета. Даже самой крупной женщине они доходили бы до колен, где подхватывались толстой жесткой резинкой. Лифчики тоже были только немыслимо большие и одного, допотопного фасона. Джуди с отвращением отложила их, решив, что будет по-прежнему каждый день перед сном стирать в поезде, в туалете свою единственную пару белья, в которой приехала из Нью-Йорка. За ночь, на вагонной полке белье не успевало высыхать, она надевала его волглым, и оно досыхало на ней…
Но, вырвавшись из мартовских сибирских снегов, поезд стремительно вынес их на юг, в Среднюю Азию, в раннюю в этом году апрельскую весну в Таджикистане. Душанбе встретило их горячим, почти летним солнцем, запахами цветущих пирамидальных тополей, сухой пылью и закрывающей горизонт цепью высочайших памирских гор, остроконечных, как зубья пилы, и белых от вечных ледников. И, словно по контрасту с холодной блекло-серо-свинцовой Сибирью, все здесь было жарким, ярким, многоцветным, как эта сияющая под солнцем глазурь глиняной посуды, занимающей несколько длиннющих рядов на базаре. Господи, что это была за посуда, она достойна поэмы! Самые невероятные краски – пунцово-красные, пронзительно синие, густозеленые, фиолетовые, белые – удивительным образом сочетались в причудливых узорах на глиняных кувшинах, блюдах, вазах, тарелках, чайниках, афтобах, кузах, чашках, горшках, пиалах… Все это чудо народного вкуса, отточенного веками гончарного ремесленничества, стояло и лежало просто на земле – рядами, сотнями. И здесь же, у своего товара сидели гончары за примитивными деревянными гончарными станками, каждый ногой крутил гончарный круг, и под их руками мокрая глина вытягивалась на кругу, оживала то пузатым горшком, то плоским блюдом…
– Молодежь! Погадать?! – за Джуди и Алексеем увязался тощий грязный цыган с большой золотой серьгой в одном ухе. – Травки покурить?…
Алексей не обращал на него никакого внимания. Но потом вдруг повернулся и тихо спросил:
– Ты Сухаря знаешь?
Цыган подозрительно посмотрел на Алексея.
– Я тут всех знаю. А ты кто такой?
– Приятель его. Если приведешь к нему, три рубля получишь!
– Ну, рассмешил! Кто ж это за три рубля своих закладывает?! Нашел дурочку! – цыган презрительно отвернулся и пошел прочь.
– Эй, червонец дам! – крикнул ему вслед Алексей, но цыган пренебрежительно повел плечом и затерялся в толпе.
– Не хочешь, сам найду! – Алексей двинулся дальше.
Две смуглолицые узкоглазые девочки в рваных цветастых платьях подскочили к ним.
– Дай рубль! – требовательно попросила одна из них, лет тринадцати, с косичками, заплетенными бисерными кисточками. Вторая бежала рядом с протянутой рукой.
– Ты Сухаря знаешь? Встреча у меня с ним! А найти не могу! – Алексей вытащил из кармана деньги, выжидательно посмотрел на девчонок.
– Так он у мясных рядов! Там его место! – девчонка потянулась за деньгами.
Алексей протянул ей рубль и еще один сунул молчаливой попрошайке. Подняв Муслима на плечи, быстро зашагал к мясным рядам.
Туши разделанных баранов, наколотые на большие металлические крюки, медленно раскачивались и сочились под солнцем крупными каплями желтого жира. Бело-желтые, вывернутые жиром наружу курдюки и безжизненные овечьи головы с сизой пеленой в открытых глазах были разложены на прилавках. Рядом высились горы разрезанного темного мяса, яйца, щелевые ящики с битыми и живыми курами, которым по выбору покупателей тут же, на прилавке, отсекали головы. Пахло кровью и гнилью, большие зеленые мухи густо облепили бараньи туши, лезли в глаза ослов, прятавшихся за рядами в тени пыльных тополей. Серые передники продавцов пестрели огромными бурыми пятнами, в глазах рябило от разных оттенков кровяного цвета.
Потолкавшись среди покупателей, Алексей остановился у низкорослого таджика в черной тюбетейке, торговавшего кобыльим молоком.
– Свежий кумыс! Халодный кумыс! – выкрикивал таджик по-русски высоким, почти женским голосом.
– Хочу кумыс! – заявил Муслим.
– Ты хоть знаешь, что это такое? – усмехнулся Алексей, но снял мальчика на землю, сказал таджику:
– Налей.
– Рупь – стакан! – тут же сказал таджик и зачерпнул узким граненым стаканом из высокого молочного бидона. – Замечательный кумыс! В пять утра доили – савсем свежий!
– Ты будешь? – повернулся Алексей к Джуди.
– А что это?
– Кумыс – кобылье молоко. Жажду замечательно утоляет.
– Нет… – Джуди брезгливо отвернулась.
Алексей с Муслимом выпили по стакану, и мальчик тут же заявил:
– Ой, вкусно! Еще!..
– Сухаря, что, нет сегодня? – расплачиваясь с таджиком, равнодушно спросил Алексей.
Таджик быстро полоснул его узкими щелками глаз.
– Кто ты? – резко спросил он.
– Друг его… Договорились встретиться, а его нет!
– Ничего не знай! – отвернулся от него таджик.
– Да не бойся ты! Я ведь не «мусор»! Я приятель его!
Таджик делал вид, что ничего не слышит, стал снова выкрикивать:
– Свежий кумыс! Халодный кумыс!..
Двое молодых парней, в брюках и рубашках, но с тюбетейками на черных жестких волосах обступили
