Показалась еще какая-то река, около которой мирно стояли бизоны, в своей характерной позе – с низко опущенной головой, словно они чем-то виноваты перед этим миром. Хотя, по большому счету, это мир виноват перед ними. Вернее человек, ради потехи стрелявший в этих мирных животных прямо из окон поезда и едва полностью не уничтоживший их.
– Река Мэдиссон, – услышал Борис пояснение добровольного гида.
«Ну и что я хотел увидеть? Гейзеры и грязевые вулканы? Увидел. Но они здесь были всегда, всегда выбрасывали в небо пар, горячую воду и сернистые газы. Это свидетельствует о бурлящей под тонкой коркой земной поверхности гигантской энергии? Безусловно. Но так продолжается уже сотни тысяч лет. Что свидетельствует о том, что здесь вот-вот рванет? Рванет так, что мало не покажется не только американцам, но и всему человечеству. НИЧЕГО. По крайней мере, зрительно ничего угрожающего не видно. А что ты ожидал? Что ты вот такой, любимец Бога, прилетишь, увидишь, поймешь. Поймешь то, что до тебя не понимали профи в этом деле, да к тому же вооруженные всевозможными приборами. Увидишь, ткнешь пальчиком и небрежно так скажешь – делайте то-то и то-то. Что ты возомнил о себе, Борис? Зачем ты вообще сюда прилетел? Хотел спасти человечество, стать героем и как герой потребовать от Бога, чтобы тот спас отца? Ты многого захотел, Борис. Одного такого спасителя человечество уже знает. Он легко отделался – печенью. Правда многие ею жертвуют и для менее героических дел. Но ты не Прометей, ты Ковзан. И чем ты заплатишь? Чтобы заплатить, надо что-то совершить. А ты пока не знаешь даже, что делать. Прилетел, увидел, понял. Ну почти Цезарь с его: 'Пришел, увидел, победил'. Как бы вместо 'победил' у тебя не получилось бы банальное 'наследил'. Прилететь я прилетел. Теперь второе. Что я должен увидеть?».
– Это Пасть Дьявола!
– А? Что? – Борис энергично тряхнул головой, отгоняя свои мысли.
– Я говорю, что эта пещера называется Пасть Дьявола, – американец вновь ткнул рукой в иллюминатор.
Из него открывался удивительный вид. Из небольшой пещеры, оскалившейся острыми камнями, изрыгался кипяток и пар.
– Пасть Дьявола?
– Да. А чуть дальше Котел Серы – глубокая яма, из которой идет дым и такое зловоние, будто тут вход в преисподнюю.
– Действительно, как вход в преисподнюю…
Можно тут сесть?
– Сесть?
– Да.
Американец пожал плечами и что-то тихо сказал в миниатюрный микрофон, прикрепленный на браслете часов.
Тотчас земля, находившаяся в ста метрах, стала быстро приближаться.
– Меня, Иван, взяли за горло. Если они опубликуют эти фотографии, как я с этим мальчиком… я уничтожен. Мне дали на раздумье ночь. Если я завтра не проголосую за Миньона… – Сидящий перед госсекретарем Ватикана Иваном Поддубным седой, пожилой человек горестно вздохнул и склонил голову.
«А он сильно сдал. Et singula praeduntur anni[74], – неожиданная для этого разговора мысль пришла в голову русичу, невольно вглядывающемуся в редкие седые волосинки, сквозь которые просвечивала какая-то желтоватая, в пигментных пятнах кожа. – И, наверное, разуверился в Боге. Годы воздержания и даже красная кардинальская шапка не подслащает горечи одинокой старости. И наверняка этот мальчик – самое ценное, что у него есть. Вернее, единственное ценное».
– Не мне тебя судить, Йожеф, – он хотел добавить: «Не судите, да не судимы будете», но сдержался – слишком банально это сейчас прозвучит.
– Нет, Иван, не надо меня жалеть, – сидящий напротив Поддубного человек поднял голову, – именно ты вправе меня судить. Потому что из-за своей постыдной слабости я предаю тебя, даже не тебя. Я предаю нашу веру! Все же понимают, что ты единственный, кто может спасти католицизм от окончательного упадка.
– Ты сильно преувеличиваешь мои способности.
– Нет, Иван, нет! Именно так!
«А вот сейчас он прежний – неистовый Йожеф, пражский епископ, яростно произносивший анафемы вероотступникам с кафедры собора Святого Вита, что на Градчанском холме в Праге», – русич смотрел на раскрасневшееся лицо своего собеседника.
– Все понимают, что с приходом Миньона на папский престол вера в Христа у народа быстро умрет. Настоящая вера. Ему внушат, что Христос – всего лишь один из пророков, наряду с Моисеем, Магометом, Кришной, Буддой. И тогда все – народ умрет. Ибо нет народа без его веры. Отдельные личности могут обойтись без веры, но целые народы – никогда!
– Зачем ты мне все это говоришь? – тихо прозвучало в комнате, усмиряя страстные колебания воздуха.
После темпераментного монолога пражского епископа, тишина, казалось, звенела.
– Действительно… зачем? – старый седой человек снова сник. – Я завтра предам тебя и тут же убеждаю, что без тебя католицизм погибнет.
– Дело не в тебе, Йожеф, вернее не только в тебе. Ведь кроме тебя завтра проголосуют за Миньона еще семьдесят шесть человек. И многие проголосуют вполне искренне, глубоко уверенные, что курс Миньона единственно правильный. Что только уступки исламу спасут пошатнувшийся католический крест.
