Так и случилось. Фальсификаторы не знали, что герой жил с именем Гюрги, Григорис; что храмы, посвященные Георгию и построенные до VI века, называли только в честь Григориса, или Гюрги. Символично? Конечно. Особенно если учесть, что строились те храмы там, где жили тюрки.
Ни одна книга современников Диоклетиана даже не упоминает имени Георгия. Тогда справедлив вопрос: откуда же взялось церковное житие, в котором действительно концы не сходятся с концами? Из ниоткуда. В 494 году I. Римский собор запретил христианам знать о деянии святого. Запретил!
«Пусть его дело останется известным только Богу», — решил Собор. И точка.
А дальше — больше. В X веке новый «редактор» церковной истории, монах Симеон Метафраст, опять (!) изменил биографию воину… Еще позже Георгия «посадили» на коня и заставили убивать змея. Таким ныне знают его — всадником, убивающим. Убийцей.
Последнюю точку в «редакциях» поставили в 1969 году: Георгия исключили из списка святых Римской церкви. Вообще! То был закономерный итог политики сокрытия тюркского мира, Патриаршего престола, Дербента, где крестили и рукополагали в сан первых христианских епископов… Получилось!
Справедливо считают на Востоке: «Слепому зеркало не нужно».
«Мы знаем, христианству предшествовала какая-то религия, а какая — не знаем», — с тех пор говорят в Риме. Эти слова я услышал от влиятельного католика как бесцветный отзыв на мою книгу «Полынь Половецкого поля».
…Да, его убили тюрки, убили в Дербенте, на площади, около баптистерия. Все было именно так, как написано в древней английской балладе — волоча лицом по земле. Убили по оговору, привязав к хвосту дикого жеребца. И хотя правду потом восстановили, она не воскресила убитого. Но сделала его бессмертным.
Бессмертным Хадиром (Джирджисом), слугой Аллаха, наделенным знанием сокровенного, он остался у мусульман. Чистейший образ.
На месте его казни в Дербенте поставили часовню, потом — храм святого Гюрги. И в степи, где остановился конь с истерзанной жертвой, построили храм — он на юг от города, километров за двадцать, в селении Нюгди. Стоит заброшенный.
Останки юноши похоронили по традиции тюрков на вершине горы — как невинную жертву. Вернее, как святого. Пышные устроили проводы, с тризной, с тяжелыми песнями, бешеными плясками, с военными играми и долгим поминальным столом (так провожали в мир иной Аттилу).
Над Дербентом, на самой высокой горе, есть селение Джалган, там могила Гюрги. К ней приходят мусульмане и христиане. Долгим оказался мой путь туда. Но интересным.
Я знал: по английскому преданию, у могилы был целебный источник с «живой водой». Точно. Из пещерки, что неподалеку, сочится родник, местные жители сказали, его вода полезна кормящим матерям, у которых пропало молоко.
Вот, оказывается, как Георгий спас младенца от голодной смерти — вернул его матери молоко. Сведения, сообщенные английской и сербской легендами, обрели на моих глазах реальную плоть!
Живой источник открылся, когда тело героя предали земле. На третий день.
Конечно, я попробовал воду. Она с привкусом молочной сыворотки. Обездоленные матери приходят за ней уже столько веков…
А вот храм Святого Георгия на площади Дербента не увидел, его, за века не раз перестроенный, взорвали в 1938 году. Осталась лишь часть стены.
На месте святыни стоял монумент Ленина — это итог истории, сделавшей Дербент сиротою с царской биографией. О городе не знают, редко приезжают сюда гости. Здесь нет ничего современного, даже мало- мальски приличной гостиницы. Только История.
И люди, не помнящие ее.
Силится подняться музей, в который превращают крепость. Оттого уцелевшие крупицы прошлого лишь усиливают боль. Убитый город. Замученный.
Реставрация ведется без участия науки, о красоте и вечности не помышляя. В музее видят заработок. Работники — честнейшие люди, патриоты Дербента, но у них нет средств для масштабного начинания, им не помогают, как всем другим провинциальным музеям.
В любом новом деле здесь видно «новое прочтение истории». Как уши у зайца, отовсюду торчат политика и коммерция. Город-то многонациональный, а начальники — нет, поэтому, что правильно, а что неправильно, здесь всегда понимали по-своему.
Лезгины, азербайджанцы, даргинцы, табасараны, русские, евреи — эти народы слагают население, и у каждого свой взгляд на мир, на историю, на правду.
Коктейль народов — коктейль мнений, время от времени он бродит.
Власть сама будоражит общество, прививая то одну «историю», то другую. Сколько всякой всячины было за семьдесят советских лет? И не упомнить. Кому, например, понадобился пятитысячелетний юбилей Дербента?
Дата, так и не одобренная ЮНЕСКО? Она же от «начальников», не знающих, что город — это звено региональной экономики, его нельзя удревнить. Можно написать о нем все что угодно — от глупости нет лекарств, — но то не будет историей.
Города процветают и умирают вместе с экономикой. Они связаны одной цепью, одними узами… Ведь ни один ребенок еще не родился раньше своих родителей.
А пять тысяч лет назад на Кавказе не вели торговлю, не знали ремесла. Население не превышало нескольких тысяч человек, зачем ему города? И о каких городах речь, если не было дорог? Рынков сбыта?
Важно понять: лишь при Великом переселении народов на Кавказе затеплилась экономика, он стал северной провинцией Персии. Ее правителям понадобились крепости, дороги, новые люди, тогда и появился Дербент. Это доказывают кварталы города, те самые, что в верхней его части. Их узкие улочки — рай для души и ума. Они и есть настоящая история.
Как «состарили» Дербент? Проще не бывает.
Некий археолог обнаружил (или сам подложил?) в раскопе фигурку из Древнего Вавилона или Египта. Решили: безделушке пять тысяч лет, с нее и началось. Появилось мнение: город торговал с Вавилоном и Египтом. Правда, не сказали, чем он мог торговать.
Все бы да ничего, но фигурка лежала не на дне раскопа, а в середине. Явно чужая, принесенная. Случайная!
Политики, состарив Дербент на пару тысяч лет, получили «ветеранский» статус, статью финансирования, а ловкий археолог — ученую степень[28]… К подобным гримасам своей «науки» Кавказ привык. Чего там ни придумывали, лишь бы угодить Москве.
Что нового сказали археологи об Алтае после профессора Руденко? Ничего. И возникает вопрос: археология — это наука или все-таки «история, вооруженная лопатой»? Точно то же творится и на Кавказе — другом древнейшем центре тюркской культуры, идет открытый разбой. Случайно ли все это?
Понятия «здравый смысл» и «порядочность» на Кавказе теперь — неопределенная категория.
Пожалуй, самая запутанная страница его истории — Кавказская Албания, вот где зеркало сегодняшнего Кавказа. Кто-то говорит о ней как об армянском государстве, якобы потому что там правили Аршакиды. Кто-то настаивает на лезгинском или удинском ее прошлом, не понимая, что лезгины и удины как народы «официально» появились лишь в XIX веке. У них никогда не было государственности. Появились как народы без истории!.. Чушь? Нет.
Но дальше всех пошел Большой энциклопедический словарь, его статью привожу целиком без комментариев.
«Албания Кавказская, древнее государство в Восточном Закавказье в 4–3 вв. до н. э. — 10 в. н. э. (в нижнем течении Аракса и Куры). Столицы — Кабалака, Партав (Барда). Объединяло племена албанов, утиев, каспиев и др. В 3–4 вв. под властью Ирана, в 8 в. завоевана арабами, в 9 в. распалась на княжества. С 10 в. большая часть А. К. в составе Ширвана и других государств».
Заметьте, ни намека на тюрков. Перепутаны даты, события, о них еще поговорим. Здесь осторожно спрошу читателя: а могла ли появиться Кавказская Албания до того, как на Кавказ пришли албаны? Конечно, не могла.
