жил и умер известный советский писатель Фурманов». В конце девяностых дом продали какой-то иностранной фирме, доску убрали, а переулку вернули прежнее имя.
На Северный Кавказ бежали не только из Москвы и Санкт-Петербурга, а со всей России, по которой катилась волна большевистской власти. Пятигорск стал местом, куда наряду с Крымом съезжалась российская аристократия, чудом избежавшая ареста и репрессий. Новая власть там еще не установилась, обстановку контролировали казачьи атаманы, поэтому все было спокойно. Создавалось впечатление, будто прибывающие люди просто приезжают на курорт и нет никакой революции и большевистского путча.
Они сели в поезд. Началось путешествие из Москвы на Кавказ. Паровоз по дороге останавливался, иногда прямо посреди поля или леса, и никто не мог предсказать, сколько будет длиться остановка и двинется ли состав дальше. Люди ехали в тамбурах, в проходах и даже на крышах вагонов, обложившись тюками и плетеными корзинками со снедью.
В вагоне бывшего первого класса на каждой нижней полке сидели по четыре-пять человек, да еще по трое забирались на верхние полки, с которых вниз свисали ноги в рваных сапогах и вонючих портянках. Была страшенная духота, а когда открывали окна – становилось ужасно холодно, и все замерзали.
Прадед не мог прийти в себя очень долго. Он просиживал дни с окаменевшим лицом, на котором застыла гримаса ужаса и стыда. Сестры, Мария Георгиевна и Элеонора, свернувшись в клубочки, старались хоть немного поспать на верхней полке. Маленький Димка спал по очереди у всех на руках. Наталья Николаевна сидела внизу и безучастно смотрела в окно, то и дело прикладывая к губам ажурный батистовый платочек.
Неожиданные остановки в пути всех приводили в замешательство. Многие слышали о набегах банд на поезда, и на каждой остановке казалось, что вот сейчас ворвутся и станут грабить и насиловать. Но боже милостивый – обошлось!
Они доехали быстро – всего за двенадцать суток. На Пятигорском вокзале царила обстановка благодушия. Дамы в длинных платьях неспешно прогуливались по перрону, держа в руках матерчатые зонтики от солнца и весело общаясь с кавалерами. Те, в свою очередь, были в сюртуках, цилиндрах и с тросточками в руках.
Революция доберется сюда постепенно, только к двадцатым годам. А тогда шел год девятнадцатый, и все это казалось миром старым, нетронутым и до боли дорогим своей незащищенностью.
Прямо на вокзале они прочли объявление о предоставлении жилплощади внаем, недорого и в самом центре города. Как раз искали для проживания интеллигентную семью из Москвы или Санкт- Петербурга.
В доме, куда они срочно поехали с вокзала, Георгий Христофорович договорился арендовать флигель.
…Я видел этот дом! Так случилось, что спустя шестьдесят лет я попал в Пятигорск. Бабушка заранее мне поведала, где искать этот дом, и я его достаточно легко нашел. Построенный из красного кирпича, он так и стоял на своем месте. Длинный, вытянутый вдоль двора и слегка изогнутый в середине – двухэтажное строение XIX века в форме дуги. Бабушке было уже семьдесят девять лет. Она к этому времени похоронила всех своих родных, живших в этом доме. Я увидел слезы на ее лице, когда передал ей свою фотографию, сделанную в Пятигорске на фоне этого дома. Ведь он сыграл самую большую роль в жизни моей семьи…
Дом в Пятигорске принадлежал Тарасовым. Они купили его и переехали туда в последний момент, перед тем как был конфискован Северо-Кавказский коммерческий банк в Армавире, фактически принадлежавший Александру Тарасову.
Александр Тарасов был личностью незаурядной. Он владел и правил банком настолько профессионально и успешно, что банк стал головным финансовым учреждением на Северном Кавказе и пользовался исключительным авторитетом и почетом во всем мире. Именно через этот банк производились все торговые и финансовые операции, связанные с азербайджанской нефтью, недвижимостью на Кавказе и транспортом.
Из воспоминаний моей бабушки я узнал об одном случае, который дает яркое впечатление об Александре Тарасове.
Как-то на заседании правления банка между акционерами возник спор. Один из должников банка в погашение долга предлагал заложить имущество: мельницу в Армавире, конезавод и рыбацкую артель на Дону. Акционеры в один голос отказались принять залог. Они требовали проведения экспертизы недвижимости, проверки состоятельности конного завода и доказательств эффективности работы рыболовецкой артели. Спор разгорался, шум стоял невообразимый, и только Александр Тарасов молчал.
Через некоторое время он встал и, дождавшись, пока все умолкли, глядя в его сторону, объявил:
– Мне кажется, нашу встречу пора закончить. Время стоит денег. Сколько просит должник ему погасить?
– Десять миллионов золотом.
– Так вот, я лично выкупаю его долги и вношу за это свои собственные деньги. А вы, любезный, – обратился он к должнику, – свое имущество обратно у меня и выкупите. Если всех устраивает, собрание считаю закрытым.
Теперь в Пятигорске семья Тарасовых жила бедно и тихо. Так же, как и основная масса беженцев от революции. Все продолжали надеяться на изменение ситуации, на Антанту, на помощь Европы и на скорый конец большевизма.
Александр Тарасов переживал случившееся очень тяжело. Он винил себя в том, что не уехал из России в начале 17-го года вместе со своими братьями, которые из Москвы эмигрировали в Париж. Они, впрочем, никогда особенно близки не были и, по сравнению с Александром проживали в столице весьма небогато. Пользуясь великодушием брата, часто просили у него денег по-родственному – без расписок и обязательств возврата.
Но московские Тарасовы вовсе не бедствовали. Достаточно успешно продолжала свою торговую деятельность компания «Товарищество мануфактур братьев Тарасовых», которая приносила высокие доходы.
Племянник Александра Тарасова слыл повесой и прожигателем жизни в столичном обществе. Он держал, как и Манташев, огромный легковой автомобиль, щеголял в костюмах, сшитых в Париже на заказ, и не пропускал ни одного светского мероприятия. Его звали Николай Лазаревич Тарасов.
