Истины Христовой. Патриарх Никон (самый «третьеримский» иерарх Русской Церкви) даже создает зримый и осязаемый Новый Иерусалим — Воскресенский монастырь.
Казалось бы, вот оно осознание национальной миссии во всей ее полноте. Однако идея Империи (только поначалу православной, потом вполне себе светской, а в конце и вовсе Советской) с этого момента начинает отодвигать на второй план доктрину Святой Руси. И постепенно, шаг за шагом вытеснит ее на периферию — в лесные скиты, на Дон и даже вовсе за рубежи Московского царства.
При этом, носители этой идеи со временем превратятся в антигосударственный элемент, в «изменников Родины». Но последние были уверены — измена Руси — это измена ее миссии, ее сокровенной сущности, а вовсе не переход за границы некогда завоеванной и обжитой предками территории. Лояльность власти, с их точки зрения, была оправданна лишь до тех пор, пока та стремилась соблюдать единство Веры и Правды.
Так, гражданская война стала неизбежностью, стала судьбой России.
И прекратить ее невозможно без реабилитации «правдоискателей», как бы ни были «черны» мифы о них сложенные. Нужно увидеть историю их глазами. Иначе миру не бывать.
Их оппоненты-«имперцы» (теперь их принято называть государственниками) и так историческим признанием не обделены. Но именно их «противоестественная» монополия на выявление «врагов народа» — причина нескончаемого, братоубийственного конфликта.
Святая Русь vs Третий Рим
Залпы Гражданской грянули в роковом 1564-м. Бегство князя Андрея Курбского в Литву — один из поворотных, не до конца оцененных моментов в истории России. Его «предательство» — знак беды — раскол свершился уже тогда за сто лет до реформы патриарха Никона. Глубоко православный человек, русский аристократ бросил вызов самодержцу московскому, некогда другу своему Ивану. Причем, бросил, как перчатку перед поединком.
И начал под знаменами польского короля боевые действия против своей родины. В марте 1565-го во главе 4-тысячного литовского отряда он разгромил 12-тысячное войско бывшего своего сюзерена.
После этой победы Курбский обратился с просьбой к королю дать ему 30 тысяч воинов. С этой армией он клятвенно обещал дойти до Москвы и свергнуть Ивана. А чтобы его не заподозрили в намерении сыграть двойную игру, князь предложил весьма оригинальный способ своего перемещения в предстоящем походе.
Он соглашался на то, чтобы его приковали цепями к телеге и приставили неусыпный стрелецкий конвой, каковой при первом же подозрении должен был его расстрелять.
Практически ровно то же самое через без малого пятьсот лет предлагал германскому командованию генерал Власов. И оба не нашли понимания. Что было бы, если бы, фантазировать бессмысленно. Однако одно бесспорно. И тот, и другой не блефовали. У них были серьезные шансы. И были они только потому, что и Власов, и Курбский знали, что поддержать их, поднявшись на гражданскую, в России готовы очень многие.
В знаменитых своих посланиях Грозному Курбский предъявляет ему самому обвинение в измене, но не государству, а Правде: «Не мни, царю, ни помышляй нас суемудренными мысльми, аки уже погибших и избьенных от тебе неповинно, и заточенных, и прогнанных без правды. Не радуйся о сем, аки одолением тощим хваляся: разсеченныя от тебе, у престола господня стояще, отомщения на тя просят, заточенные же и прогнанные от тебе без правды от земля к богу вопием день и нощь на тя!». И при этом сетует, что царь лишил его «Божьей земли», вынудил покинуть Святую Русь.
Но для Ивана подобные претензии — абсурд. Он неподотчетен людям. Он, фактически, земной наместник Бога, ему и только ему судить о том, что по правде, а что «без правды». А подданные для него по определению бесправны.
И он весьма афористично и безапелляционно отвечает Курбскому: «Мы же вольны награждать своих холопов, вольны и казнить». Такая формула явно обжалованью не подлежит.
Каждый из участников этого спора не просто отдельная, пусть и неординарная личность, но представитель двух базовых для Руси идейных платформ — «нестяжателей» и «осифлян», Святой Руси и Третьего Рима.
Первые — последователи святого старца Нила Сорского и его ученика монаха-князя Вассиана Патрикеева считали, что царь несет ответственность не только перед Богом, но и перед подданными. Более того, полагали, что решения он должен принимать не самовластно, а в совете с «лучшими людьми» и даже, как выражался Курбский, «всенародными человеками». Именно эта мысль породила практику Земских соборов.
А главная цель монарха — блюсти Правду Божью. Отличать же ее от кривды, ему призваны помогать иноки, отрекшиеся от соблазнов мирских, а потому не подлежащие коррумпированию и запугиванию.
В нестяжательстве видели они важнейшее условие спасения. По мнению Вассиана, оно должно было стать главным принципом жизни всей Русской Православной Церкви. Иноки, входившие в «партию» Вассиана практиковали «умную молитву». Эта православная медитация, приемы которой разработали монахи исихасты (безмолвники) освобождала их от страстей и лукавых помыслов.
Они отказывались от стяжания не только имущества, но и почестей, власти, от самого стремления выгадать что-либо для себя лично. Потому что становились подлинно «не от мира сего», каковыми и должны были быть истинные иноки (странники в ИНОЕ). А значит, обретали способность и право именем Божьим указывать самому царю не только на его прегрешения против Веры, но и его отступления от Правды.
«Осифляне», прозванные так в честь своего вождя Иосифа Санина (игумена Волоколамской обители), в отличие от «нестяжателей», были уверены — монастырям позволено не только заниматься активной хозяйственной деятельностью, но и владеть обширными землями и даже крестьянами. Тут коррупционный фактор уже вполне мог проявиться во весь рост.
И хотя, игумен Волоцкий считал, что покоряться следует только тому государю, который хранит верность православным догматам, акцент делался не на Правде, а на Вере. Иосиф утверждал, что государь «естеством подобен всем человекам, властию же — Богу». И хотя вождь осифлян, фактически санкционировал сопротивление властям, поправшим Веру, но из его текстов можно было сделать и вполне конформистские выводы. Внешнее благочестие монарха, фактически, гарантировало его от претензий со стороны подданных.
Но «Вера без дел мертва».
Кроме того, отстаивая право Церкви на «стяжание», осифляне благополучно «забывали» об изгнании Христом торговцев из Храма. А также Его слова о том, что «легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому попасть в Царство Небесное». И хотя сам Иосиф чтил аскетов-молитвенников, да и сам вел вполне безукоризненную с догматической точки зрения жизнь, последователи его стали яростными и беспощадными гонителями старцев, хранивших нестяжательские заветы.
Еретиков, тогдашних инакомыслящих, Иосиф предлагал казнить смертью. А сторонники Нила Сорского, хотя тоже беспощадно обличали «жидовствующих» (именно так называлась наиболее злостная тогда ересь), считали, тем не менее, что идеи надо одолевать в споре, а не с помощью палаческого инструментария.
Вассиан Патрикеев в своем «антикоррупционном» радикализме даже доходил до того, что утверждал: не столько еретики, сколько сами осифляне угрожают чистоте Веры. Ибо они развращают Церковь богатством, нарушая, тем самым, Христовы заповеди. И сегодня, по прошествии веков, с ним трудно не согласиться.
Именно «стяжательство» клира встало стеной между народом и Церковью. Именно поэтому она не смогла спасти страну от революции 1917-го, ставшей кульминацией многовековой гражданской. Да скольким и сейчас мешает «найти дорогу к Храму» вызывающая «материалистичность» сегодняшних осифлян.
«А вотчин и волостей, — говорили сторонники Нила Сорского, — со Христианы отнюдь иноком не подобает давати: то есть иноком душевредно, что мирскими суетами маетися…». Нестяжатели упрекали осифлян в том, что они превратили храм Божий из места спасения в приют «высокоумства и величества»,
