Душа моя затосковала ночью.А я любил изорванную в клочья,Исхлестанную ветром темнотуИ звезды, брезжущие на лету.Над мокрыми сентябрьскими садами,Как бабочки с незрячими глазами,И на цыганской масляной рекеШатучий мост, и женщину в платке,Спадавшем с плеч над медленной водою,И эти руки как перед бедою.И кажется, она была жива,Жива, как прежде, но ее словаИз влажных «Л» теперь не означалиНи счастья, ни желаний, ни печали,И больше мысль не связывала их,Как повелось на свете у живых.Слова горели, как под ветром свечи,И гасли, словно ей легло на плечиВсе горе всех времен. Мы рядом шли,Но этой горькой, как полынь, землиОна уже стопами не касаласьИ мне живою больше не казалась.Когда-то имя было у нее.Сентябрьский ветер и ко мне в жильеВрывается —то лязгает замками,То волосы мне трогает руками.
II
РУКИ
Взглянул я на руки своиВнимательно, как на чужие:Какие они корневые —Из крепкой рабочей семьи.Надежная старая статьДля дружеских твердых пожатий;Им плуга бы две рукояти,Буханку бы хлебную дать,Держать бы им сердце земли,Да все мы, видать, звездолюбцы, —И в небо мои пятизубцыДвумя якорями вросли.Так вот чем наш подвиг велик:Один и другой пятерикСвой труд принимают за благо,И древней атлантовой тягойК ступням прикипел материк.
СЛОВАРЬ
Я ветвь меньшая от ствола России,Я плоть ее, и до листвы моейДоходят жилы влажные, стальные,Льняные, кровяные, костяные,Прямые продолжения корней.Есть высоты властительная тяга,И потому бессмертен я, покаТечет по жилам — боль моя и благо —Ключей подземных ледяная влага,Все «эр» и «эль» святого языка.Я призван к жизни кровью всех рожденийИ всех смертей, я жил во времена,Когда народа безымянный генийНемую плоть предметов и явленийОдушевлял, даруя имена.Его словарь открыт во всю страницу,От облаков до глубины земной.– Разумной речи научить синицуИ лист единый заронить в криницу,