— в их числе Покровский непременно бы оказался как «участник» какого-нибудь «правотроцкистского» или «левотроцкистского» блока, как оказались там все чекисты-«сюжетчики», разрабатывавшие «академическое дело».
В семье Тарле при нем никогда не велись разговоры о событиях 1930–1932 годов. Об этом можно было говорить только с его женой Ольгой Григорьевной и Марией Викторовной — теми, кто был рядом с ним в ссылке. Во время наших с ним долгих бесед Тарле лишь один раз упомянул о своей алмаатинской жизни.
Мария Викторовна блестяще имитировала чужие голоса, и однажды, когда я по ее поручению побывал у вдовы академика Папалекси, она, расспросив меня об этом визите, вдруг заговорила ее голосом. Вдоволь насмеявшись, мы с Евгением Викторовичем вышли на веранду, и он сказал:
— Ты знаешь, однажды она в темной комнате, где я, Леля (Ольга Григорьевна, —
Его нелюбовь к воспоминаниям об аресте вполне понятна, особенно теперь, после недавней публикации его «следственного дела». Хотя в те времена «партия и правительство» еще не утвердили физические истязания и надругательства над человеческим телом как один из законных методов следствия и арестованных академиков не пытали, но психологическое давление было невыносимым. Если же учесть, что у каждого из этих пожилых ученых (Тарле было пятьдесят шесть лет) были близкие и дорогие им люди, то можно себе представить те душевные страдания, которые им пришлось пережить.
Эту неприязнь к пережитому в те страшные годы Тарле, по-видимому, распространил и на свой труд «Европа в эпоху империализма», ставший невольной причиной выпавших на его долю испытаний. Сей «опальный» шедевр Тарле не переиздал в те годы, когда его личный авторитет был так высок, что он без особого труда мог это сделать. Первые два издания «Европы» стали библиографической редкостью еще при его жизни. И только после смерти Тарле в одном из томов посмертного собрания сочинений эта книга вновь увидела свет. Почти одновременно вышло ее итальянское издание.
Тарле был возвращен из ссылки досрочно. Никто, в том числе и он сам, тогда не знал, что решение о его освобождении было принято Сталиным, и поэтому тем, к кому он в Ленинграде и Москве обращался по поводу своего трудоустройства, не был известен его статус. Зато они знали, что Тарле не реабилитирован и не восстановлен в звании действительного члена Академии Наук. В этих условиях он был готов браться за любую работу, и, когда ему в одном из институтов предложили прочитать курс истории колониальной политики, он согласился. А так как эта тема была для него новой, Тарле не без увлечения предварительно написал тексты лекций. Курс понравился слушателям, и у Тарле, тогда сильно нуждавшегося в деньгах, возникла мысль об издании его в виде книги. Но тут опять-таки помешал неопределенный статус «бывшего академика», и книга навсегда застряла в издательстве…
Существует легенда, что отвергнутую издательством рукопись этой книги тридцать лет хранила у себя Маргарита Константиновна Гринвальд, хорошая знакомая Тарле, считавшая себя его ученицей. Это не совсем так, а вернее — совсем не так. Летом 1950 года я гостил у Тарле в Ленинграде. В Питере Тарле занимал часть разделенной в процессе «уплотнения» квартиры графа С. Ю. Витте на Дворцовой набережной. К этой квартире, находившейся на втором этаже, относилась также комната на первом этаже в одно окно на Неву и Петропавловскую крепость и с отдельным входом. Получив ключ и с удовольствием в ней расположившись, я обнаружил там стенной шкаф, забитый бумагами и старыми журналами. Тарле разрешил мне порыться в нем и забрать себе все, что мне понравится. Там я нашел крамольный номер журнала «Ленинград» с пародией Хазина — одной из послевоенных публикаций, вызвавших известное «постановление», и немало других редкостей. Там же мной была обнаружена папка с третьей или четвертой машинописной копией этой неопубликованной книги.
Я не стал говорить об этом Тарле, поскольку был уверен, что он и сам знает об этой папке, но однажды к вечернему чаю была приглашена Маргарита Константиновна. Во время разговора она несколько раз возвращалась к вопросу о пропавшей рукописи, а Тарле, рассерженный ее настойчивостью, пытался объяснить, что ни одного экземпляра у него не осталось. По нескольким фразам из их разговора я понял, что речь вдет как раз о найденной мной папке, и сказал об этом. Тарле велел мне немедленно принести и, убедившись, что это та самая работа, с облегчением отдал ее Маргарите Константиновне, сказав, что она может делать с ней вес, что хочет, а сам он отказывается от какого бы то ни было участия в «проталкивании» этой книга.
Маргарита Константиновна ушла в явном недоумении, поскольку она еще не знала, до какой степени вновь обострились отношения Тарле с власть предержащими, и что он с большим трудом смог пристроить в «Госполитиздат» свою «плановую» книгу о Северной войне на просто неприличных для академика и всемирно известного автора условиях.
Причина же этого обострения состояла в том, что несколько лет назад по личному указанию Сталина ему было поручено написать книги о трех агрессиях — шведской, наполеоновской и гитлеровской. Таким образом, он оказался в положении В.О. Ключевского, от которого императорский двор пожелал получить книгу об Александре III. Но если Ключевский мог отказаться, то для Тарле такой путь был закрыт: сталинское самодержавие было гораздо опаснее романовского. И он начал с Северной войны, надеясь, что вопрос как-нибудь решится сам собой.
К незабываемому 1949 году его медлительность была замечена и Тарле было прямо указано, чтобы он взялся за историю Великой Отечественной. А Тарле заявил, что он быстро доработает уже имеющееся «Нашествие Наполеона» и только потом примется за нашествие Гитлера. Возня с изданием «Северной воины» (эта книга увидела свет уже после смерти и Сталина, и Тарле) была последним серьезным предупреждением, и Тарле ожидал какого угодно дальнейшего развития событий. В этих условиях он абсолютно не мог надеяться на издание книги о колониальной политике.
Скорое будущее показало, что Тарле не ошибался в своих ожиданиях, и уже через год появились первые признаки готовящейся провокации властей, в результате которой он снова мог очутиться в центре какого-нибудь сфабрикованного дела. Как уже говорилось выше, только обращение к Сталину и обещание немедленно начать работу над историей Великой Отечественной приостановили этот опасный процесс.
После смерти Сталина, пока власть и влияние сохраняли люди, помнившие о заслугах Тарле перед страной, его произведения публиковались беспрепятственно. В этот краткий период Маргарита Константиновна Гринвальд успела подготовить к изданию книгу «Очерки колониальной политики западноевропейских государств», подтвердив тем самым слова Воланда о том, что рукописи не горят. Книга вышла в 1965 году небольшим тиражом.
Затем более двадцати лет, когда страной правили люди с психологией временщиков, труды Тарле печатались только за рубежом, и один из его многочисленных «тамошних» почитателей — выдающийся итальянский режиссер Бернардо Бертолуччи однажды весьма удивил советского журналиста — интервьюера, сказав, что на замысел и стиль его киноэпопеи «Двадцатый век» мощно повлияли книги «вашего Тарле». Было это в конце 70-х, но лишь через десятилетие началось возвращение творческого наследия Тарле в Россию, для которой он жил и работал.
Предлагаемая книга, включающая «опальные» шедевры, созданные Тарле в расцвете его творческих сил и не уступающие но своим научным и литературным достоинствам его «наполеоновскому циклу», серьезно, правдиво и, при этом, очень увлекательно расскажет читателю о многих событиях, происходивших в мире в XV–XIX веках и в начале только что закончившегося столетия.
Очерки истории колониальной политики западноевропейских государств
Содержание этой работы несколько шире ее названия и включает историю колониализма. В течение нескольких лет автор собирал материал из самых разнообразных по содержанию и языку источников,
