— Ужасная погода, да, Фриц? — сказала Шиффер.
— Ох, все хуже и хуже, миссис Даймонд.
Джеймс вышел на улицу и остановился под навесом. Жизнь на Пятой авеню замерла: на улице почти не было машин и совсем не было такси.
Из подъезда вышла Шиффер Даймонд.
— Вам куда ехать? — спросила она.
Джеймс вздрогнул от неожиданности.
— В Челси.
— Мне тоже. Давайте я вас подвезу.
— Нетнет, я…
— Нуну, не глупите. Машина студийная, а дождь льет как из шланга.
Из дома вышел Фриц и открыл для актрисы дверцу внедорожника. Шиффер Даймонд забралась на заднее сиденье и сразу подвинулась.
Джеймс покосился на Фрица, подумал: «Да какого черта!» — и сел в машину.
— Сначала отвезем человека, — велела Шиффер водителю. — Вам куда? — обратилась она к Джеймсу.
— Я… ээ… точно не знаю. — Джеймс сунул пальцы в карман узких джинсов и с некоторым усилием извлек клочок бумаги с надписью «Индастриясуперстудиос».
— О, так нам с вами в одно место, — сообразила Шиффер. — Поехали, — обратилась она к водителю и, взяв сумку, извлекла из нее айфон. Джеймс сидел неподвижно, страдая от неловкости; к счастью, между ними была консоль, до некоторой степени спасавшая положение. Под раскатистое рокотание с небес дождевые потоки шумно низвергались в забранные решетками колодцы. Как хорошо, неожиданно для себя подумал Джеймс, никогда не волноваться по поводу такси или вынужденной поездки в метро… — Ну и погодка, — сказала Шиффер. — Удивительно ненастный август. На моей памяти такого дождливого лета не было. Вот жару в тридцать семь градусов помню. И снегопад на Рождество.
— Правда? — удивился Джеймс. — Теперь снег в лучшем случае идет только в январе.
— Наверное, у меня остались слишком романтические воспоминания о НьюЙорке.
— Теперь у нас снега не бывает по несколько лет, — поддержал разговор Джеймс. — Глобальное потепление.
«Болтаю чертте что», — подумал он.
Шиффер улыбнулась ему, и у Джеймса мелькнула мысль, уж не из тех ли она развратниц, которые не пропускают ни одного мужчины. Он припомнил разговоры о знакомом журналисте, обычном, нормальном парне, которого известная кинодива соблазнила прямо во время интервью.
— Вы муж Минди Гуч, верно? — спросила Шиффер.
— Джеймс Гуч, — представился он.
Даймонд кивнула. Ей, разумеется, не было нужды называть себя.
— Ваша жена…
— Председатель домового комитета.
— …ведет блог, — договорила Шиффер.
— Вы читаете ее блог?
— Там очень проникновенные рассуждения, — сказала Даймонд.
— Вы так считаете? — Джеймс раздраженно потер подбородок. Даже здесь, во внедорожнике, бок о бок с кинозвездой, собираясь на фотосессию, он вынужден говорить о жене. — Я избегаю в него заглядывать, — процедил он.
Шиффер кивнула. Джеймс не понял, что означал этот жест, и некоторое время они ехали в напряженном молчании, которое нарушила Шиффер:
— Когда я сюда переехала, комитет возглавляла Инид Мерль. Тогда дом был другим. Он не казался таким… тихим.
Джеймс вздрогнул при упоминании Инид Мерль.
— Инид, — повторил он.
— Милейшая дама, не правда ли? Я ее обожаю.
— Я ее почти не знаю, — тщательно подбирая слова, сказал Джеймс, благоразумно стараясь избежать предательства родной супруги и охлаждения со стороны кинозвезды.
— Но вы наверняка знакомы с ее племянником, Филиппом Оклендом, — настаивала Шиффер, но тут же спохватилась, подумав: «Ну вот, опять все сначала: невзначай пытаюсь выведать чтонибудь об Окленде». — Вы ведь тоже писатель?
— Мы очень разные. Окленд гораздо более… коммерческий. Он пишет сценарии, а я занимаюсь литературной работой.
— То есть продаете по пять тысяч экземпляров, — уточнила Шиффер.
Смертельно униженный, Джеймс попытался не подавать виду, что оскорблен до глубины души.
— Пожалуйста, не обижайтесь. — Даймонд дотронулась до его локтя. — Я пошутила. У меня такое чувство юмора. Я уверена, что вы прекрасный писатель.
Джеймс не знал, соглашаться или скромно протестовать.
— Не принимайте всерьез то, что я говорю с серьезным видом, потому что я никогда ничего не говорю серьезно.
Машина остановилась на красный свет. Настала очередь Джеймса найти тему для разговора, но он ничего не мог придумать.
— А что с квартирой миссис Хотон? — поинтересовалась Шиффер.
— Оо! — с облегчением спохватился Джеймс. — Все, продали.
— Да что вы? Так быстро?
— Заседание комитета состоится на этой неделе, но жена считает, дело верное. Покупатели ей понравились. Кажется, семейная пара. Ну, естественно, с многомиллионным состоянием.
— Фу, как это скучно! — заявила Шиффер.
Машина остановилась у фотостудии. В очередной неловкий момент, когда они молча ожидали лифта, Джеймс отважился нарушить молчание:
— Вы сейчас снимаетесь в фильме?
— Телесериале, — ответила Шиффер. — Никогда не думала, что буду сниматься для телевидения. Но вот так смотришь на других актрис и думаешь: «Я что, тоже стану такой, со всеми подтяжками, усыновлениями, идиотскими откровенными автобиографиями, которые никто не читает, и бездарным мужем, который изменяет направо и налево?»
— Я уверен, что телесериалы — это сложный, ответственный труд, — поспешил заверить Джеймс.
— Ничего, я люблю работать. Недавно брала таймаут, так ужасно соскучилась по съемкам.
Они вошли в лифт.
— Это здесь снимается сериал? — вежливо поинтересовался Джеймс.
— Я приехала на фотосессию для обложки журнала. Знаете такие издания — для тех, кому за сорок?
— Неужели вы не волнуетесь? — не выдержал Джеймс.
— Я просто притворяюсь кемто другим. В этом секрет любой удачной съемки.
Лифт остановился, и Шиффер вышла.
Через час Джеймс, покорно выдержав питательные маски и припудривание, сидел на табурете на фоне раскатанного рулона голубой бумаги, с застывшей улыбкой на лице, напоминавшей волчий оскал.
— Вы же знаменитый писатель? — допытывался французфотограф, старше Гуча лет на десять, но с густой шевелюрой и юной женой, годившейся ему во внучки, о чем поведала разговорчивая визажистка.
— Нет, — выдавил Джеймс.
— Ну, так скоро станете, — пообещал фотограф. — Иначе ваш издатель мне бы не платил. — Он опустил фотоаппарат и позвал визажистку, мявшуюся в дальнем углу. — Он застывший, как труп. Я не могу снимать труп. — Гуч неловко улыбнулся. — Надо чтото делать. Анита, помоги ему расслабиться.
Девушка подошла сзади и начала растирать ему плечи.
— Не надо, — попросил Джеймс, когда длинные сильные пальцы начали массировать ему затылок. — Я женатый человек. Правда. Моей супруге это не понравится.
— Чтото я не вижу здесь вашей жены, — заметила Анита.
— Но она…
— Шшш…
— Вижу, вы не привыкли к вниманию молодых красавиц, — сказал фотограф. — Ничего, это пройдет. К знаменитостям женщины так и липнут.
— Не будет этого, — упорствовал Джеймс.
Фотограф и визажистка захохотали, и вскоре к ним присоединился весь павильон. Джеймс побагровел. Он вновь стал восьмилетним мальчиком, игравшим в команде Маленькой бейсбольной лиги и третий раз подряд пропустившим мяч между ног.
— Не расстраивайся, парень, — сказал тренер, когда Джеймса под оглушительный хохот зрителей удалили с поля. — Весь фокус в самовнушении. Ты должен представить себя победителем, и тогда ты сможешь им стать.
Остаток игры Джеймс просидел на скамье со слезящимися глазами и мокрым носом (у него был аллергический ринит), пытаясь представить, как от его удара засчитанный мяч улетает за пределы поля, однако видел одну и ту же картину — мяч предательски катится между расставленных ног и отец спрашивает: «Как прошло, сынок?» — а он отвечает: «Так себе». — «Что, опять?» — огорчается отец. «Да, пап, опять все плохо». Уже в восемь лет Джимми Гуч понимал, что ему суждено до конца жизни остаться человеком, который не годится для игры в команде.
Джеймс поднял глаза. Фотограф прятался за своей камерой. Послышался щелчок.
— Очень хорошо, Джеймс, — похвалил маэстро. — Вы сидели такой печальный, задушевный…
Гуч немного воспрянул духом. У него появилась слабая надежда достойно выглядеть в амплуа маститого писателя.
Вечером Шиффер снова поднялась к Филиппу, надеясь застать его дома. Потерпев неудачу, она постучалась к Инид.
— Филипп? — послышался изза двери голос старой леди.
— Это Шиффер Даймонд.
— А ято гадала, придешь ли ты меня повидать, — сказала Инид, открывая дверь.
— Както неловко без предлога.
— Наверное, ты решила, что я уже умерла.
