Конни Брюэр обещала Билли никогда не надевать крест Марии Кровавой. Она выполняла свое обещание, но Билли ничего не говорил о том, что крест нельзя ставить в рамку и повесить на стене, поэтому спустя две недели после приобретения этой диковины она отнесла ее к известному мастеру в багетную мастерскую на Мэдисонавеню. Мастер был стариком не менее восьмидесяти лет от роду, тем не менее он сохранил изящество, зачесывал назад седую шевелюру и щеголял в желтом галстуке. Он изучил крест и поднял на Конни любопытный взгляд.
— Где вы это взяли? — спросил он.
— Это подарок, — соврала она. — От моего мужа.
— А к нему он как попал?
— Понятия не имею! — отрезала Конни. Она уже догадывалась, что напрасно вынесла эту драгоценность из дому, но мастер ничего больше не сказал, и Конни перестала беспокоиться — в отличие от мастера. Тот поделился новостью с торговцем драгоценностями, тот не скрыл ее от своего клиента, и вскоре по миру искусства разнесся слух, что во владении Брюэров оказался крест Марии Кровавой.
Конни, щедрая натура, пожелала, естественно, поделиться радостью с подругами. Както в конце февраля, после ленча в «Ла Гулю», она пригласила к себе Аннализу. Брюэры жили на Паркавеню, в апартаментах, составленных из двух стандартных шестикомнатных квартир, с пятью спальнями, двумя детскими и просторной гостиной, где Брюэры праздновали Рождество: Сэнди каждый год одевался СантаКлаусом, а Конни — феей, для чего облачалась в красный вельветовый спортивный костюм с белыми норковыми отворотами.
— Я должна коечто тебе показать, только, чур, никому ни слова!
Конни повела Аннализу в свою небольшую гостиную рядом с хозяйской спальней. Выполняя требование Билли Личфилда держать крест в тайне, она повесила обрамленную драгоценность в этом помещении, куда можно было попасть только через спальню, что делало его самым потайным во всем этом жилище. Туда не допускался никто, кроме прислуги. В этой комнате Конни дала волю фантазии: она была украшена розовым и светлоголубым шелком, всюду были развешаны зеркала в позолоченных рамах, на почетном месте красовалось венецианское кресло, под окном стояла кушетка с подушками, на обоях были изображены разноцветные бабочки. Аннализа уже дважды здесь бывала и никак не могла решить, красота все это или уродство.
— Смотри, что купил мне Сэнди! — прошептала Конни, указывая на крест. Аннализа шагнула к стене и вежливо осмотрела изделие на темносиней замше. Она не разделяла интерес Конни к драгоценностям, но произнесла из великодушия:
— С ума сойти! Что это?
— Вещица королевы Марии. Подношение от признательного народа за сохранение католицизма в Англии. Вещь не имеет цены.
— Если она настоящая, то ей место в музее.
— Так и есть, — согласилась Конни. — Но в наши дни многие старинные вещи принадлежат частным лицам. Не думаю, что богатым людям надо запретить хранить сокровища прошлого, наоборот, это, помоему, наш долг. Такая важная вещь — и исторически, и эстетически…
— Важнее, чем твоя крокодиловая сумочка Birkin? — усмехнулась Аннализа. Она нисколько не сомневалась, что крест — подделка. Билли говорил ей, что Сэнди в последнее время буквально заваливает Конни драгоценностями и прослыл поэтому легковерным простаком. Зная Сэнди, она могла с легкостью предположить, что он купил крест у какогонибудь подозрительного дельца — тот, наверное, до сих пор довольно потирает руки!
— Сумочки — уже вчерашний день, — предупредила Конни Аннализу. — Так написано в Vogue. Сейчас шикарнее всего иметь чтонибудь, чего больше ни у кого нет. Чтонибудь уникальное.
Аннализа прилегла в венецианском кресле и зевнула. За ленчем она выпила два бокала шампанского, и теперь ее клонило в сон.
— Я думала, что королева Мария была очень жестокой. Кажется, она приказала убить родную сестру, или я чтото путаю? Будь осторожнее, Конни, вдруг этот крест приносит несчастье?
Как раз в эту минуту в нескольких кварталах от них, в кабинете Метрополитенмузея на первом этаже, старый знакомый Билли Личфилда Дэвид Порши закончил разговор и повесил трубку. Ему только что рассказали про слух о существовании креста Марии Кровавой, оказавшегося в руках у Сэнди и Конни Брюэр. Дэвид, откинувшись в рабочем кресле, гадал, может ли услышанное оказаться правдой.
Он знал о загадочном исчезновении этого креста в пятидесятых годах. Год за годом крест включали в перечень пропавших музейных ценностей. В похищении креста обычно подозревали миссис Хотон, но она всегда была выше любых подозрений, а главное, ежегодно жертвовала музею по два миллиона долларов, поэтому это дело никогда толком не расследовали.
Но теперь, после смерти миссис Хотон, настало, вероятно, время разобраться в этой истории, тем более раз крест всплыл вскоре после ее кончины. Дэвид нашел Сэнди и Конни Брюэр в Интернете и понял, кто они такие. Сэнди был управляющим хеджевым фондом — ничего удивительного, если такой выскочка в конце концов добывает ценнейший предмет антиквариата. Он и его жена Конни хвастались, что являются «крупными коллекционерами», и Дэвид сразу заподозрил в них нуворишей, готовых отваливать горы денег за всякий, по мнению Дэвида, хлам. Такие, как Брюэры, обычно не представляют интереса для таких, как Дэвид Порши, управляющий огромным музеем — за исключением того, сколько денег у них можно выудить на благотворительном приеме.
Но просто так позвонить Брюэрам и спросить, у них ли крест, было невозможно. Тот, кто продал его им, вряд ли предупредил покупателей о происхождении драгоценности. Хотя темное прошлое ценности редко останавливало покупателей. Психология покупателя таких вещиц чемто схожа с психологией покупателя наркотиков. Обоим щекочет нервы нарушение закона и шанс остаться безнаказанным. Правда, в отличие от покупателя наркотиков покупатель краденых предметов старины может потом долго наслаждаться своим приобретением. От близости к такому предмету его владелец начинал считать и собственную жизнь нескончаемой. Дэвид Порши знал, что приобретшие крест люди — личности специфического склада. Его путь к кресту не будет коротким.
Ему некуда было спешить — в конце концов, крест пропал уже почти шестьдесят лет назад. Ему был необходим «крот». Он сразу подумал о Билли Личфилде. Какникак они вместе учились в Гарварде. Билли Личфилд разбирался в искусстве, а в людях и подавно.
Он нашел номер сотового телефона Билли и на следующее утро позвонил ему. По удачному стечению обстоятельств Билли направлялся в этот момент в такси не к комунибудь, а к Конни Брюэр, обсуждать Базельскую ярмарку искусств. Услышав голос Дэвида, Билли побагровел от злости, но попытался не выдать себя.
— Как дела, Дэвид? — спросил он с напускным спокойствием.
— Мои — неплохо, — ответил Дэвид. — Я тут вспомнил твои слова на балете — о потенциальных новых благотворителях. Мы как раз ищем свежую кровь, нам необходимы деньги на новое крыло музея. Всплыли имена Сэнди и Конни Брюэр. Я подумал, может, ты с ними знаком?
— Действительно знаком, — спокойно сказал Билли.
— Отлично! — оживился Дэвид. — Можешь устроить небольшой ужин? Ничего шикарного, достаточно будет «Твенти уан». И, Билли, — как будто спохватился он, — если не возражаешь, постарайся не раскрывать им заранее цель ужина. Сам знаешь, как люди могут себя повести, если заподозрят, что у них станут просить деньги!
— Конечно, — ответил Билли. — Это строго между нами.
И он в панике оборвал связь. Такси уже казалось ему тюремной камерой. Он тяжело дышал.
— Будьте добры, остановите машину! — обратился он к водителю, барабаня по перегородке.
Он оказался на тротуаре и стал озираться в поисках кафе. В заведении на углу он присел к стойке и, пытаясь отдышаться, заказал имбирный эль. Что именно известно Дэвиду Порши? Как он все пронюхал? Билли проглотил таблетку ксанакса. Она вотвот должна была подействовать, а Билли тем временем пытался мыслить логически. Возможно ли, чтобы Дэвиду понадобилось встретиться с Брюэрами по той причине, которую он назвал? Билли не мог такого представить. Метрополитенмузей был последним бастионом старых денег, хотя не так давно понятие «старые» пришлось уточнить: теперь оно означало не сто лет, а только двадцать.
— Конни, что вы натворили? — взвыл Билли, добравшись до Брюэров. — Где крест?
Он последовал за ней в потайную комнату, где в ужасе уставился на крест в рамочке.
— Сколько людей видело это? — тихо спросил он.
— Не волнуйтесь, Билли. Только Сэнди, горничные и Аннализа Райс.
— А также мастер в багетной мастерской, — добавил Билли. — К кому вы его носили?
Конни назвала мастера.
— Боже! — Билли со стоном опустился на край кресла. — Этот всем растрезвонит!
— Откуда ему знать, что это такое? Я ему не говорила, — заметила Конни.
— Вы ему не говорили, откуда у вас это? — уточнил Билли.
— Конечно, нет, — заверила его Конни. — Ни ему, ни комулибо еще.
— Послушайте, Конни. Придется вам снять это со стены. Заприте крест в сейф. Учтите, стоит комунибудь об этом пронюхать — и мы все можем угодить в тюрьму.
— Такие люди, как мы, в тюрьму не садятся, — заявила Конни.
— Увы, садятся. В наши дни это случается каждый день.
Конни послушно сняла крест со стены.
— Видите? Я его уберу.
— Обещайте мне запереть его в сейф. Это слишком ценная вещь, чтобы держать ее в шкафу.
— Слишком ценная, чтобы ее прятать! — возразила Конни. — Зачем она мне, если я не смогу ею любоваться?
— Об этом позже, — перебил ее Билли. — Сначала уберите с глаз долой.
Он не исключал, что Дэвид Порши не знал о кресте, иначе, по мнению Билли, он давно прислал бы детективов, а не устраивал бы ужинов. А ужин обязательно должен был состояться, иначе у Дэвида возникли бы новые подозрения.
— Нам предстоит ужин с Дэвидом Порши из Метрополитенмузея, — объявил Билли. — Ни слова не говорите ему о кресте, Сэнди тоже предупредите. Даже если он станет задавать вопросы.
— Какой крест? — пожала плечами Конни. — Знать ничего не знаю!
Билли провел ладонями по лысой голове. Как ни хотелось ему остаться в НьюЙорке, он уже видел свое будущее. Получив три миллиона, он будет вынужден покинуть страну, поселиться гденибудь в БуэносАйресе, где не действуют законы об экстрадиции… Билли поежился.
— Ненавижу пальмы! — вырвалось у него.
— Что? — встрепенулась Конни, решившая, что чегото не расслышала.
— Ничего, дорогая, — быстро сказал Билли. — Просто голова набита всякой всячиной.
Покинув дом Конни на Семьдесят восьмой улице, он сел в такси и велел водителю ехать по Пятой авеню на юг Манхэттена. На Шестьдесят шестой возникла пробка, но Билли не было до этого дела. Такси было новое, с запахом пластмассы, таксист без устали тараторил по мобильному телефону. Вот бы навсегда остаться в этом такси, подумал Билли, вот бы только и делать, что ездить взадвперед по Пятой авеню, мимо знакомых и памятных мест: замок в Центральном парке, «ШерриНеверленд», где он пятнадцать лет подряд почти каждый день
