агрессору было необходимо. Иногда приходилось, правда, за долгие годы удачных походов издавать одну- две прокламации к населению, обещать милость покорным, погрозить кулаком сопротивляющимся. А иногда и этим не стоило себя беспокоить. Вот возьмем для примера «декларацию» от 5 сентября 1706 г., которую издал Карл XII, вступая в Саксонию, 'для успокоения народов и избавления их от страсти', как выражается его верный камергер и летописец его подвигов Густав Адлерфельд. Король милостиво обещает покровительство всем, кто 'без сопротивления' отдаст шведам все, что шведы от них потребуют. А те, кто не захочет исполнить то, что будет им приказано, будут караться с самой крайней суровостью, их будут преследовать и накажут огнем и мечом. Вот и все «успокоение». Но его даже и не потребовалось:
Саксония отдала им без тени сопротивления все, что имела, — и хлеб, и скот, и сукна, и оружие, и золотые «ефимки». Иногда, правда, шведским солдатам приходилось прибегать к некоторым 'мерам строгости', например поджаривать на огне саксонцев, которые не сразу говорили, куда они спрятали ценные вещи, но общего народного сопротивления не оказывалось.
Эта декларация 5 сентября была издана торжественно, с полным официальным титулом, который с древних времен и вплоть до XIX столетия носили шведские короли: 'Мы, Карл, божьей милостью, король Шведов, Готов и Вандалов' (sic), и саксонцам этот титул, вероятно, показался заслуженным.[238]
Но когда воинственный шведский король привел своих вандалов и готов в Белоруссию, к Десне, Днепру и Сожу, то оказалось, что ни обещанием покровительства, ни какими бы то ни было «вандализмами» ничего с белорусами не поделаешь и ничего из них не выжмешь. Население убегало в леса, многие гибли там, но гибли и шведы, которые охотились за убежавшими, чтобы заставить их дать хлеб. И горе было тем шведам, которые в этих блужданиях по лесам, полям и болотам оказывались во власти белорусских беглецов.
Французский поверенный в делах в Польше при Станиславе Лещинском де Безанвальд переслал через французского агента в Швейцарии Сент-Коломба (для сведения французского правительства) интереснейшую выдержку из письма, написанного непосредственно из действующей шведской армии. Письмо относится к первой половине сентября 1708 г., следовательно, относится к первым временам вторжения шведов в Россию: 'Голод увеличивается в армии со дня на день, там уже совсем не знают, что такое хлеб, полки живут только кашей (de grains bouillis), вина нет ни в погребе, ни за столом короля; король, офицер и солдат одинаково пьют воду, о пиве поминают только в пожеланиях, простой даже самой зловонной водки у нас нет вовсе и, как будто разгневанное небо согласилось с нашими врагами лишить нас всего, что могло бы служить нам пищей, нельзя найти ни одной штуки дичи, и это в стране и в лесах, где раньше все кишело дичью для охоты-Царь приказал, чтобы при нашем приближении была выжжена вся местность от границы до мест в двух милях от Смоленска и в обширной стране, столицей которой является Смоленск…'
Автор письма горестно вопрошает: 'Как мы будем жить в этой ужасной пустыне? О, как тяжела эта кампания, как мы страдаем больше, чем это можно выразить, и как это еще мало сравнительно с тем, что придется вынести дальше! Заморозки, очень частые в этих странах, перемежающиеся с сильными, холодными дождями, очень увеличивают наши бедствия'.[239] И в другом письме (от 13 октября) Безанвальд сообщает не только о голоде, царящем в шведской армии, но и о том, что ухудшение продовольственного положения объясняется невозможностью фуражировок в окрестностях мест расквартирования армии вследствие нападений и налетов (a cause des coureurs). Это слово тут обозначает не «разъезды», как перевела редакция ТРВИО. Речь явно идет о действиях нестроевых 'партий'.[240] Общие выводы Безанвальда — весьма неутешительные для шведского предприятия.
Еще идя по Белоруссии, шведы испытывали такой жестокий недостаток провианта, что 'многие люди и лошади помирали… и для того голоду многие из офицеров били челом королю об отпуске и король де их из службы не отпускал, а увещевал их, что будут иметь в Украине во всем довольство'. Но вот уже полков пятнадцать 'перешли через нужные леса' (т. е. вступили на Украину), 'только довольства великого ни в чем не имеют, потому что люди из сел и деревень все уходят в леса, а на продажу ничего к ним не везут, а питаются тем, что где сыщут в ямах'.
Так показал на допросе пойманный 29 сентября около Стародуба волынский шляхтич Якуб Улашин, при котором нашли то письмо от польского короля Станислава Лещинского гетману Мазепе, к которому мы еще вернемся дальше.[241] Это письмо было написано так осторожно и конспиративно, что русские власти не могли из него понять, что гетман уже находится в каких-то сношениях с неприятелем. Выходило так, будто Мазепу впервые соблазняют на измену. Шляхтич Улашин, несколько раз подвергнутый пыткам, решительно ничего сообщить не мог, да едва ли, конечно, и знал что-либо.
Но его показаниям о голоде в шведском войске и о народной вражде к вторгнувшемуся неприятелю можно вполне поверить, эти сведения подкрепляются и другими показаниями. Народная война уже начинала постепенно проявляться, шириться и углубляться с каждой неделей. В Стародубовщине, куда вступил посланный Карлом авангард генерала Лагеркроны, население точно так же отнеслось к неприятелю, как в Белоруссии: 'а от черкаса худова ничего нет', потому что верны России, и шведам поэтому продавать 'ничего не возят'. Мало того: уже начали собираться партизанские отряды: '… а по лесам собрася конпаниями ходят и шведов зело много бьют и в лесах дороги зарубают…',[242] — так доносил 'сиятельнейшему князю Александру Даниловичу' его 'услужник атьютант' (sic. — Е. Т.) Федор Бартенев 12 октября. Читая страницу за страницей драгоценную, хронологически расположенную документацию, сохранившуюся в ЦГАДА и частично напечатанную в I и III томах ТРВИО, мы как бы присутствуем при постепенном усилении и развертывании народной войны на Украине. Сначала — бегство в леса, закапывание хлеба в ямы, потом образование местами партизанских отрядов ('конпаний'), затем нападения на шведских фуражиров, нападения на отряды при особо благоприятных обстоятельствах, наконец, деятельное участие в добивании шведов, не успевших бежать к Переволочной и рассеявшихся после Полтавы по ее окрестностям. В течение всего этого героического года — активное участие населения в обороне городов Веприка, Красного Кута, Ахтырки. Эта документация иллюстрируется и дополняется и другими источниками, отчего ее убедительная сила только возрастает. «Черкасы», украинцы Гетманщины, Слободской Украины, вели себя так, что снискали хвалу и полное признание всех, наблюдавших события. И пусть читатель обратит внимание на одну характерную деталь: Федор Бартенев хвалит «Черкасов» за то, что они 'ничего худова не делают' и служат верно; Петр явно обрадованно сообщает несколько раз Апраксину, что народ малороссийский ведет себя так, что лучше и требовать нельзя; тот же тон у Шереметева, у Меншикова. Похоже, что не очень уверены были русские военачальники в настроениях недавно воссоединенной с Россией Украины. Знали, может быть, что масса не изменит, но о настроениях старшины и, главное, о степени влияния старшины можно было судить по-разному. Петр с торжеством сообщает В. В. Долгорукову, что на Украине, несмотря на измену гетмана, все осталось по-прежнему, а у Мазепы и пяти человек единомысленных нет.[243] Петр настойчиво повторял, что Мазепа даже и старшину, за ним пошедшую, взял обманом, уверив, будто ведет их сражаться против шведов: 'И когда перешел реку Десну, то, приближался к войску шведскому, поставил войско, при нем будучее, в строй к баталии и потом объявил старшине злое свое намерение, что пришел не бится со оными, но под протекцию его королевскую, когда уже то войско, по его соглашению, от шведа окружено было'.[244]
Делом первой необходимости было обеспечить армию зимними квартирами, но Стародуба с налету шведы взять не могли и прошли мимо него с правой (западной) стороны. В город их не пустили, осаждать его у них не было времени, шла зима, а брать штурмом не было сил и не хватило решимости. Но Шереметев подозревал тут военную хитрость, так как слишком уж шведам нужен этот город, откуда они могли угрожать движением и на восток, и на запад, и на юг, да и запасы там были немалые. Поэтому фельдмаршал думал, что Карл хитрит и внезапно вернется и бросится на Стародуб: 'Хотя неприятель от Стародуба и уступает якобы к Черниговскому тракту и языки о сем подтверждают, однако ж я имею опасность такую, дабы он лукавого маршу не учинил и, сведши войско за Десну, не обратился назад'. [245]
При вступлении на Украину, как раз проходя по Стародубовщине, Карл приказал своему штабу выпустить воззвание к населению 'сей малороссийской земли'. Написано оно на таком истинно тарабарском наречии, что, ясно, перевод с шведского сделан либо шведом, либо немцем: все обороты и построение
