Сочинения. Том 2

Мы естественно подошли к моменту стачечного движении 1791 г.

5

Стачечное движение, происходившее в столице в апреле и мае 1791 г., отличалось весьма обширными размерами и захватило много промыслов, но и тут документов у нас осталось от него чрезвычайно мало, и в тени, по необходимости, должны остаться некоторые весьма существенные пункты. Августовская вспышка 1789 г. не может идти в сравнение с тем, что происходило весной 1791 г., ни по размерам, ни по самой своей сущности.

В самом деле, вспомним то, о чем шла речь в третьей главе настоящей работы: слуги, оставшиеся без мест, устраивают сборища и требуют высылки савояров, являющихся конкурентами; рабочие-портные требуют от хозяев увеличения платы и вместе с хозяевами в одно и то же время требуют от властей запрещения лоскутникам изготовлять новое платье; парикмахеры требуют устранения лица, виновного в поборах с них; наконец, рабочие, занятые на общественных земляных работах на Монмартре, волнуются из-за удержания платы за два праздничных дня и затем внушают опасения, что не пожелают разойтись, когда муниципалитет решает их распустить. Все эти волнения происходили в период жестокого кризиса, в период свирепствовавшей безработицы, и неудивительно, что в общем было единственное требование (портных), обращенное собственно к хозяевам, относительно увеличения платы, да и оно осталось невыполненным; было бы даже удивительно, что оно возникло, если бы мы не знали, что именно портные в эти первые 5–6 недель после учреждения национальной гвардии получили разом много работы по обмундированию десятков тысяч солдат.

Напротив, движение, бывшее весной 1791 г. и послужившее непосредственной причиной к изданию закона Ле Шапелье, является по преимуществу борьбой рабочих против хозяев из-за увеличения заработной платы; и выросло оно на более благоприятной экономической почве, нежели та, которая могла быть в 1789 г. Повторяем то, что было сказано в начале этой главы: если даже не поддаваться всецело восторженному утверждению торговых депутатов Монпелье (о цветущих фабриках, много работающей и много сбывающей промышленности и т. д.), то все же и их показания, и категорические утверждения Барнава и докладчика комитета земледелия и торговли Гудара, и косвенные доводы — все это не позволяет историку экономической жизни Франции поставить эпоху 1790–1791 гг. в одну скобку с 1789 г. и с 1792–1793 и последующими годами. Движение, которое было бы non sens’ом в период безработицы, стало для рабочих многих промыслов возможно в 1791 г. Посмотрим, что дают нам уцелевшие скудные известия об этом движении.

Что оно было весьма обширно, в этом нельзя сомневаться. Оно охватило плотников [47], кузнецов [48], слесарей, башмачников, столяров [49], типографских рабочих [50], каменщиков [51], кровельщиков [52], и, правда, по пристрастному показанию хозяев, к нему в общем примкнуло в Париже 80 тысяч человек [53]. Муниципалитет также засвидетельствовал, что стачка охватила рабочих разнообразных профессий, и, между прочим, в своих воззваниях, выпущенных по этому поводу, обращается ко всем рабочим вообще, ко всему рабочему классу Парижа [54]. Но если мы можем установить самый факт обширных размеров стачки, то сколько-нибудь обстоятельных сведений о ней у нас нет, и, главное, документы, случайно сохранившиеся, относятся главным образом только к плотникам и кузнецам. Во всяком случае и они весьма интересны.

Ход дела представляется в следующем виде. Стачка вспыхнула в середине апреля, прежде всего среди плотников и типографских рабочих.

14 апреля 1791 г. рабочие с разрешения муниципалитета собрались и пригласили хозяев, чтобы выработать вместе с ними новый «регламент», касающийся заработной платы: именно, они требовали минимальной платы в 50 су в день (иначе говоря, 2 ливра и 10 су) взамен 30–40 су, которые обыкновенно большинство из них получало. Хозяева отказались прийти на совещание. Прождавши бесплодно четыре дня, рабочие начали стачку. Они работали лишь у согласившихся на этот регламент и старались воспрепятствовать работам у других предпринимателей. Сами они не ясно пишут в своем докладе, поданном муниципалитету [55], будто некоторые хозяева согласились, а кроме того, будто некоторые лица из самих рабочих завели работы и, нанимая рабочих, сами даже требовали введения этого регламента. Все это показание носит несколько пристрастный характер. Напротив, хозяева повели упорную борьбу против рабочих, и если случаи, подобные указываемым, были, то едва ли не потому, как утверждают хозяева в своем заявлении, что у некоторых предпринимателей было много заказов и им пришлось volens-nolens временно согласиться. Во всяком случае, миром дело не окончилось.

Уже 22 апреля муниципалитет выслушал доклад о «соглашениях, устраиваемых рабочими, плотниками и наборщиками, с целью увеличить заработную плату и воспрепятствовать другим рабочим работать не по той расценке, какую они хотят установить, а хозяевам — воспрепятствовать брать не тех рабочих, каких они хотят им давать» [56]. Выслушав доклад, муниципалитет поручил «администраторам департамента полиции» выработать заявление «к рабочим разных профессий» с целью усовестить их и показать нелогичность их домогательств, или, как говорит протокол заседаний, «pour les rappeler aux principes et leur faire connaitre l’inconsequence de leurs demandes». Движение продолжалось. Через четыре дня муниципалитет одобрил представленный ему проект и постановил опубликовать «Заявление рабочим», которое представляет для нас живой интерес [57]. Муниципалитет говорит, что ему известно, что рабочие ежедневно собираются в очень большом количестве, столковываются, «вместо того, чтобы употребить свое время на работу», и делают постановления, причем «произвольно устанавливают таксу платы за рабочий день». Некоторые рабочие далее ходят по разным мастерским, сообщают там свои постановления и употребляют угрозы и насилия, чтобы увлечь их за собой и заставить их бросить работу. Муниципалитет знает, «что почтенный и трудолюбивый рабочий класс всегда давал самые недвусмысленные доказательства своей привязанности к конституции и своего повиновения закону», и считает поэтому нужным просветить тех, кто поддался «заблуждению или вероломным инсинуациям» и дозволил себе эти предосудительные выходки. Муниципалитет касается далее того, что ввиду только что состоявшейся отмены специальных пошлин на ввозимые в Париж припасы жизнь должна подешеветь, и прибавляет, что если несправедливо было бы со стороны хозяев под этим предлогом уменьшать заработную плату, то и со стороны рабочих несправедливо требовать увеличения заработной платы: тут муниципалитет явственно намекает, что рабочие должны быть уже за то благодарны, что хозяева, несущие бремя новых налогов взамен уничтоженной пошлины, не уменьшают заработной платы. Далее муниципалитет заявляет, что в обновленной стране не должно быть никакой регламентации в установлении заработной платы, но должна царить полная свобода соглашения между нанимателем и рабочим: «каждый рабочий, когда он является к собственнику или предпринимателю, должен быть совершенно волен запрашивать у него плату, которую, как он думает, он может получить. Но он может домогаться этой платы только для себя лично, он может ее требовать, только когда о ней добровольно условились. Если бы было иначе, то не было бы справедливости и, следовательно, не было бы свободы». И муниципалитет переходит непосредственно к философскому обоснованию своего утверждения: «Все граждане равны в правах. Но они не равны и никогда не будут равны по способностям, талантам и средствам: природа не пожелала этого. Следовательно, им нельзя обольщать себя надеждой на равные для всех заработки». Вот почему стачка, стремящаяся к установлению одинаковых цен, была бы невыгодна с точки зрения истинных интересов рабочих. «Подобная стачка, более того, была бы нарушением закона, нарушением общей пользы и средством привести тех, кто эту стачку создал бы, к нужде вследствие неминуемо вызванного ею прекращения или перерыва в работах; она была бы со всех точек зрения истинным преступлением».

Закон уничтожил цехи потому, что всю выгоду от них получали только люди, бывшие их членами; так может ли закон разрешать соглашения (между рабочими), которые заменили бы собой цехи и явились бы воскрешением монополий, ибо отдавали бы все общество во власть небольшого числа их участников и