Кремле у Арсенала, запасаясь оружием, чтобы, по воззванию Ростопчина, итти с архиереем на битву против врага. Никто почти не сомневался в близком сражении под Москвою и даже в самой Москве, но едва ли кто воображал, что она будет предана врагу и огню, как искупительная жертва за отечество. Ростопчин тогда уверял, что «жизнию своею отвечает, что злодей в Москве не будет». Многие готовились к смерти напутствованием себя св. тайнами. У ворот Саввинского подворья толпился народ. Одни кричали: «Неприятель вступает в Москву!», а другие: «Англичане идут к нашим на помощь!». Спрашивали об архиерее, скоро ли пойдет он с ними на Три Горы. Преосвященный оставался только с некоторыми духовными особами и секретарем своим; он приказывает запереть ворота подворья и на всякий случай готовить лошадей. В таком томительном ожидании и нерешимости настает вечер. Неприятельские отряды уже появляются в окрестностях застав московских, слышны и выстрелы, и музыка, а народ, собравшийся на Трех Горах, ждет главнокомандующего и архиерея с крестным ходом, порывается постоять за матушку свою Москву, как будто горсть различно вооруженных граждан могла одолеть полчища Наполеона…
Вокруг столицы пылали уже села и деревни, зарево страшно разливалось по небосклону во мраке ночном и освещало ее улицы. По Смоленской дороге издали видны были огни в таборах, изредка раздавались выстрелы пушечные и ружейные. Тащились раненые в Москву, а из Москвы по Владимирской дороге тянулись обозы жителей московских, пушки из
Арсенала. Крестьяне и ратники сопровождали отряды пленных французов, толпились пешие вместе с конными. По ней ехал и наш архипастырь и должен был иногда слышать несправедливые укоры и даже угрозы от встречавшихся по дороге крестьян за то, что покидает паству свою и бежит, как наемник. Тогда и всех выходцев упрекали, что «они продали ее». Но это был патриотический ропот русских, не чаявших, чтоб пожертвованием Москвы можно было спасти Россию, и представлявших себе в стенах древней столицы вес отечество свое..
Р. А., 1912, № 5, стр. 136–137.
1812 г. сентября 7.—Из письма П. М. Лонгинова С. Р. Воронцову из Петербурга о готовности народа защищать Москву.
Спешу отправить вашему сиятельству письмо от гр. Михаила, полученное мною из Москвы. В нем вы найдете; утешительные вести насчет его раны и успокоитесь, узнавши, что при нем чудный хирург Иванов. Граф Михаил отлично сделал, что перебрался в Андреевское из Москвы, которая теперь в ужасном смятении, где все и вся готовится к отчаянной защите на случай несчастия с нашей армией, что, конечно, скорее мера предупредительная, по невозможности допустить, чтоб наш смертельный враг смог когда-либо проникнуть в Москву. Древнюю столицу нашу защищают не венцы, а народ, дух которого не даст себя покорить. Трогательное зрелище все эти крестьяне из-под Смоленска и Москвы, расположившиеся бивуаком под стенами Кремля, вооруженные топорами, косами, лопатами, кольями, ружьями и кричащие: «Мы побросали наши деревни и избы, чтоб спасать матушку-Москву. Дайте нам оружие, ведите нас на супостата. Только через наши трупы ему проникнуть в нее!» и возможно ли, спрашиваю я, завладеть Москвой? Императрица, передавая мне об этой изумительной преданности народа, плакала от радости и волнения и находила, что, кроме русских, никто, даже испанцы, не подают такого дружного примера любви к отечеству, порядку и повиновению. Московское и смоленское ополчения отличались в битве 26-го. Когда у них не было ружей, они шли на врага с кулаками и валили его руками. Бонапарт так же отчаивается, верно, как и бесится, что так ошибся в своих расчетах, к что пропасть, в коей ему суждено погибнуть, уже разверзлась перед его ногами. Но возвратиться ему нельзя: слишком уже далеко он зашел и, как видно, он решил умереть с оружием в руках, оставаясь у нас. Говорят, что в своем приказе он объявил: «Французы! Вы сразились и покрыли себя позором и бесчестием, которые должны смыть кровью русскою». Последний курьер от кн. Кутузова был 1 сентября. По этому молчанию заключают, что в армии творится что-то ужасное. В настоящую минуту, может быть, решена судьба этой борьбы! Пошли, господи, Европе и всему миру возвратиться к покою и безмятежному житию, коих мы лишены уже четверть века! Говорят и верят, не знаю на каких основаниях, что Кутузов отошел к Воскресенску, чтоб занять более выгодное место и присоединиться к кн. Лобанову, вероятно, уже подошедшему туда с большим ополчением. Если даже неприятель и войдет в Москву, то она будет ему могилой..
Р. А., 1912, № 4, стр. 504–505.
1812 т. августа 18. — Из записок А. Д. Бестужева-Рюмина об отношении крестьян к бегству московского населения.
…Те люди, которые не имели нужды просить особенных паспортов, удаляясь из Москвы, находили в пути своем большие неприятности или, лучше сказать, были в величайшей опасности от подмосковных крестьян, чрез селения которых должны были ехать. Они называли удалявшихся трусами, изменниками и бесстрашно кричали вслед тем, которые мимо селений ехали: «Куда, бояре, бежите вы с холопами своими? Али невзгодье и на вас пришло? И Москва в опасности вам не мила уже?» И которые из удалявшихся по необходимости должны были останавливаться в селениях для отдохновения и корму лошадей, то таковые вынуждаемы были хозяевами дворов, у которых останавливались, платить себе за овес и сено втридорога, и сверх того, просто за постой не по 5 коп. с человека, как то обыкновенно платили, но по рублю и более, и беспрекословно должны были повиноваться сему закону, если не хотели сделаться жертвою негодования против своего побегу освирепевшего народа. Многие из удалявшихся из Москвы на своих собственных лошадях возвратились опять в Москву пешками, лишившись дорогою и лошадей своих с экипажем, и имущества. Я свидетельствуюсь в истине сих- происшествий теми, кои удалялись. в то время из Москвы и сами рассказывали со слезами о горестном своем положении. Между тем в самой Москве так вздорожал наем извощичьих и даже крестьянских лошадей, что за 50 верст просили с нанимающегося на 3 лошади 300 руб. и более, потому что богатые господа и купцы всех лошадей забрали; следовательно, обремененный семейством человек в недостатках своих поневоле должен был остаться во власти неприятеля, тогда в скором времени овладевшего Москвою…
Р. А., 1896, № 6, стр. 354.
1812 г. июля 15. — Из записок А. Д. Бестужева-Рюмина о торговле оружием в Москве.
… С чувством истинного прискорбия, невольно делаю некоторое замечание, совершенно однако ж справедливое. Оно может показаться весьма неприятно, но правда всегда священна. До воззвания к первопрестольной столице Москве государем императором, в лавках купеческих сабля и шпага продавались но 6 руб. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 руб.; ружье, карабин того же мастерства 11, 12 и 15 руб.; дороже не продавали. Но когда прочтено было воззвание императора и учреждено ополчение противу врага-то та же самая сабля или шпага стоила уже 30 и 40 руб.; пара пистолетов 35 и даже 50 руб.; ружье, карабин не продавали ниже 80 руб. и проч. Купцы видели, что с голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своего обогащения. Мастеровые, как то: портные, сапожники и другие, утроили или учетверили цену работы своей; словом, все необходимо нужное, даже съестные припасы, высоко вздорожало. Гр. Ростопчин, главнокомандующий в Москве, мог бы легко такое беззаконное лихоимство властию своею остановить и предать виновных суду, но он смотрел на это зло равнодушно и за неделю только до входа неприятеля в Москву публиковал в ведомостях следующее: «Дабы остановить преступное лихоимство купцов московских, которые берут непомерную цену за оружие, необходимое для вступивших в ополчение противу врага, он, главнокомандующий, открыл государственный цейхауз, в котором будет продаваться всякое оружие
