И тут я почувствовал, что вообще все люблю. Я люблю свой дом, свою школу, своих учителей, пусть побольше они задают уроков, пусть! Я буду читать, ходить в кино, гулять, я буду учиться. Ведь как это интересно — учиться. Сидеть за партой, делать уроки, писать контрольные и диктанты, исправлять плохие оценки, выбегать из класса на переменах, бояться родительских собраний. И ждать, ждать воскресенья.
А впереди еще шестой, седьмой, восьмой классы и дальше, дальше… Я стану ученым, я буду путешествовать, я все узнаю, все увижу, я… Я не знаю, что сделаю! И, закрыв дневник, я выбежал из дома.
Протяжно скрипнула калитка. Тяжело переваливаясь, с кошелкою в руках во двор вошла Дарья Петровна.
— Дарья Петровна! — улыбаясь, закричал я. — Здравствуйте!
Дарья Петровна остановилась и подозрительно посмотрела на меня, потом на дырку в заборе…
— Здравствуйте, Дарья Петровна! — еще громче крикнул я. — Здравствуйте!
— Здравствуй, здравствуй, — скороговоркой пропела Дарья Петровна и тоже улыбнулась.
Золотая лодка плыла к горизонту.
Причина поражения
На уроках истории учитель объяснял всегда с таким выражением, словно вся его жизнь прошла до нашей эры и теперь он вспоминает молодость.
«Охота на мамонтов была опасной… Потом все изменилось… С севера наступал лед… Стало холодно… Пришлось надеть звериную шкуру».
Одинаково легко передвигаясь в толще веков в любых направлениях, учитель как ни в чем не бывало мог сказать: «А теперь давайте вспомним Марафонскую битву», — вызывая этим вопросом всеобщее беспокойство…
Или сегодня, например:
— Восстание Спартака!.. Отвечать пойдет… Зонтиков!..
Зонтиков поднимается и застывает в глубокой печали.
— Неужели ты не помнишь, как проходило восстание? — искренне поражается учитель.
— Не помню, — качает головой Зонтиков.
Видно, что он и сам удивлен неожиданным провалом в памяти.
Удивление кончается двойкой.
— А ты учил? — усаживаясь, спрашивает Зонтиков своего соседа.
Бабкин молчит. Человеку, имеющему девять двоек за четверть, глупо задавать подобный вопрос.
Лениво прищурившись, Бабкин раскрывает учебник и оглядывает заголовок «Восстание Спартака».
«Опять восстание! — раздраженно думает он. — То в Сицилии, то в Риме… И каждый раз поражение… И двойки… двойки…»
— О причинах поражения восстания расскажет…
Перед лицом надвигающейся катастрофы Бабкин сохраняет полное спокойствие. Он не знает страха — он слишком много пережил.
— Бабкин!
Весь в рубцах, ветеран Бабкин выходит к доске.
— Н-ну? — повторяет Павел Сергеевич. — Каковы же причины поражения? — И тут же добавляет: — Почему рабы потерпели поражение?
Бабкин долго и мрачно молчит. Потом тяжело поднимает лохматую голову.
— Рабы потерпели поражение, — говорит он, — потому, что не знали его причин…
После чего получает двойку и возвращается на родную теплую парту.
— Чаша моего терпения переполнена, — зло шепчет он, — больше на историю не приду!..
— Я тоже, — цедит Зонтиков, — у меня тоже переполнена…
Так было задумано восстание во главе с Бабкиным.
Первое столкновение произошло на следующий день при выходе из школы.
— Зонтиков, — сказал директор, — ты знаешь, где живет Павел Сергеевич?.. Вот и отлично! Отнеси ему этот конверт… Да смотри не задерживайся, дома-то беспокоиться будут!..
Всю дорогу Бабкин и Зонтиков шли молча.
Зонтиков, часто семеня, то и дело беспокойно оглядывался. Бабкин же после бесплодных попыток разглядеть содержимое конверта на свет предался грустным воспоминаниям.
…По лестнице поднимались медленно. Перед дверью остановились обессиленные.
Зонтиков сказал:
— У меня дома уже беспокоятся…
Бабкин дал ему подзатыльник:
— Звони!
Страх вселил в Зонтикова отвагу.
— Сам звони!..
Внезапно дверь распахнулась, и упирающийся в нее Бабкин пулей влетел в коридор и свалился у книжного шкафа.
Позади слышался удаляющийся топот. Это Зонтиков катился вниз по лестнице.
— Здравствуйте, — сказал Бабкин.
— Здравствуй! — Павел Сергеевич закрыл дверь.
— Директор сказал: «Побыстрей», — объяснил Бабкин. — Он письмо передал…
— А-а… — Учитель взял конверт. — Ну, спасибо… Проходи, проходи, что же ты стоишь?
Впервые за весь разговор Бабкин поднял голову. То, что он увидел, ошеломило его.
Учитель был в рубашке, без пиджака.
— Раздевайся, раздевайся, — улыбался учитель.
Плохо соображая, что делает, Бабкин разделся и машинально проследовал в комнату.
— Садись, раз в гости пришел. Будем чай пить.
Окончательно потеряв дар речи, Бабкин уселся за стол и ничего не понимающим взглядом уперся в колбасу.
Учитель отхлебнул из стакана. Бабкин тоже отхлебнул.
И снова замер: никто еще не видел, как учитель ест.
Вот он взял вилку, неторопливо положил колбасу в рот.
«Проглотил», — изумился Бабкин.
Внезапно он почувствовал, как подозрительно тихо в комнате, и выжидающе вскинул глаза. Ему показалось, что вот сейчас учитель поставит стакан и скажет:
«Природа Древней Греции, Бабкин, была пышная… климат морской, теплый…»
Но учитель не торопился.
— Ты почему сахар не берешь? — начал он издалека. — Не стесняйся…
— Мне и так сладко, — вздохнул Бабкин и, чтобы скрыть неловкость, стал озираться по сторонам.
В правом углу он неожиданно наткнулся на карту: «Римская империя в I веке нашей эры».
В глазах учителя что-то блеснуло.
— Узнаешь?
— Да… — вяло протянул Бабкин, — узнаю…
«После чая спрашивать будет, — решил он. — Еще бы не узнать! Два месяца долбим эту империю… скорей бы до развала дойти…»
