Марк Ариевич Тарловский
Стихотворения
Липкин рассказывал мне, как в 1922 году к только что переехавшему в Москву Георгию Шенгели постучался подростково-хрупкий двадцатилетний студент филфака МГУ. Он переступил порог со словами: 'Бей, но выучи!' Это был Марк Тарловский.
'Он точный мастер!' - сказал Олеша о Шенгели.
Для характеристики Тарловского тут надо заменить всего одну букву: 'Он тонкий мастер!' В столкновении с литературной ситуацией выпавшего ему времени тонкость обернулась ломкостью…
Марк Ариевич Тарловский родился 20 июля (2 августа) 1902 года в Елисаветграде (Кировограде). Вскоре семья перебралась в Одессу, где поэт и прожил до поступления в Московский университет. Стихи начал писать в гимназии. Совсем юным - 'младшим собратом' - вошел, как говорится, в круг будущих одесских знаменитостей: Багрицкий, Катаев, Олеша…
Печататься стал уже в Москве. На исходе университетских лет всерьез подумывал о филологической карьере. Его работу 'Образ автора в 'Слове о полку Игореве' высоко оценил Самарин, которому понравилось и сделанное тогда же Тарловским переложение 'Слова', как выразился маститый профессор, 'в стиле Алексея Толстого'. Однако научная деятельность не задалась - ее оттеснили стихи.
Бил ли его Шенгели - свидетельств не сохранилось, но выучил, вернее, помог выучиться. Нечто вроде надписи Жуковского: 'Победителю-ученику…' - читается в подзаголовке поэмы Шенгели 'Пушки в Кремле': 'Подражание Тарловскому'. Впрочем, такого рода состязание было обоюдным: венок сонетов Тарловского 'Жемчуг' явно инициирован 'Осенним венком' учителя. Есть и другие примеры…
Первая книга Тарловского 'Иронический сад' вышла в 1928 году. И молодой поэт 'проснулся знаменитым'. Эта отличная, совершенно зрелая книга автора со своим голосом и почерком была сразу замечена - и поэтами, и критиками. К сожалению, в числе последних первыми были РАППовцы, сразу почуявшие добычу, возможность безопасно напасть на не защищенного репутацией и литературными связями сочинителя. Его обвинили в формализме, архаизме, чуть ли не контрреволюционности, в 'протаскивании' традиций старой литературы, а также и в 'гумилевщине'. И надо признать, что все эти филиппики были вполне резонны.
Сложные формальные задачи Тарловский решал замечательно, с легкостью даже несколько демонстративной (хотя до написанного позже 'Искусства', с его двойными анжамбеманами, в этом смысле было еще не близко). Реминисценции и цитаты из Пушкина, Лермонтова и прочей классики в книги тоже присутствовали не мимолетно. Равно как эхо гумилевского ритмического звона (в предлагаемой выборке его можно услышать, например, в 'Возвращении' или в 'Гавайских островах'). Что все это служило собственным художественным целям поэта - обвинителей не интересовало. Они добивались своего - и добились: указали мишень литературным властям.
В 1929 году вторая книга Тарловского 'Почтовый голубь' была 'зарублена' цензурой-главлитом, сохранилась лишь верстка. В неузнаваемо изувеченном (самим автором) виде она вышла два года спустя под заглавием 'Бумеранг'. В котором рапповцы тоже различили криминал: дескать, зашифрованы таким образом инициалы… 'Николай Гумилев'! На что Тарловский недоуменно возражал, если бы он назвал книгу, допустим, 'Мозг', в том вероятно, увиделась бы апология эмигрантки Зинаиды Гиппиус…
Он не выдержал грубого натиска. Третья книга - 'Рождение родины' (1935) - сделана специально, 'чтобы напечатали'. И не стоит его дара…
Шенгели помог ему и тут - 'приютил' в художественном переводе, нише, которую к тому времени - обустроил для себя и тех, кого все решительней вытесняли из литературы, лишали возможности печататься.
Переводил Тарловский много и быстро, используя блестящую технику не по назначению, из пушки по воробьям, относился к делу профессионально, не более того. Выбором себя не утруждал - брал чуть не все, что предлагали. Это приносило материальное благополучие - и уносило жизненные силы.
Кое- что стало хрестоматийно знаменитым, вроде вошедшего в учебники Джамбула: 'Ленинградцы, дети мои'… Но радоваться было нечему.
Больше половины написанного оставалось в столе. Впрочем, с годами он писал для себя все меньше…
Тарловcкий умер, не дожив до пятидесяти, 17 июля 1952 года. От инсульта. На улице Горького (Тверской), в ста метрах от памятника Пушкину…
Продержись он еще три-четыре года, литературная судьба могла обернуться иначе. Но смерть не знает сослагательного наклонения.
На мой взгляд, он - единственный поэт такого дара и мастер такого класса, чье наследие до сих пор остается недоступным не только для читателей, но и для историков литературы и стиховедов. Хотелось бы верить, что пробел восполнит подготовленный, наконец, к изданию однотомник.
Вадим Перельмутер
