них, на который тут же сбежались все остальные — по земле тянулся след черно-белого пепла, крупными хлопьями рассыпанного то тут то там, будто кто-то походя разбросал его пригоршнями вдоль домов. След уводил в сторону кварталов бедняков.
Гортт не оставлял свой пост всю ночь, поэтому не выспался и был зол. Закончив обход, он угрюмо сидел на веранде, напротив старого щуплого островитянина и в очередной раз проигрывал в мудреную игру, так и не поняв до конца куда какие фишки-шашки нужно ставить на квадратной деревянной доске. В очередной раз задумчиво почесывая в затылке он потянулся к одной вырезанной из дерева пластине. Островитянин на ломаном феларском начал снова поправлять гнома и объяснять, почему тот не может положить эту треклятую фишку вот сюда, а может только сюда и вообще не эту, а другую, ту, что рядом. Не в силах больше выносить такого издевательства над своими извилинами, которые скрипели от натуги, но все равно оказывались не способны постичь всей премудрости островитянских игр и уж тем более их логики, Гортт с досады треснул кулаком в доски пола и поднялся с колен, разминая затекшие ноги.
Комната, в которой расположился Тард, находилась как раз над ними. Рыжебородый друг главы убийц драконов прекрасно знал, почему этот хитрюга с сединой в бороде выторговал себе отдельные апартаменты. Да еще какие! Однажды попробовав утех с островитянскими прелестницами, Тард не смог устоять от соблазна повторить, и, как только наемники и моряки разбрелись по комнатам, тут же собрал у себя двух-трех, сколько именно Гортт не стал считать, полагаясь на благоразумие друга. И надежды оправдались. Ночную тишину не спешили потревожить звуки бурной страсти, кипевшей сверху. В отличие от наемников и моряков, что не особо проникались всеми способностями островитянок и уж тем более не стремились приобщиться к чужим традициям, скорее напирая на срочность дела, Тард в полной мере вкушал все прелести, на которые оказывались способны эти хрупкие создания, в совершенстве постигшие науку любви. С чувством, с толком, с расстановкой, глава убийц драконов предавался отдыху и наслаждению в их кругу, как подобало истинному швигебурцу, а не сухарю- сквалыге, что теперь наводнили славную фивландскую столицу, перебираясь туда из провинции. Сначала баня, массаж, ароматические масла и зажженные курильницы. Далее вкушение яств и питие за беседой и рассказами о ратных подвигах, что оставили шрамы на мощном торсе, приведшем островитянок в неописуемый восторг. А дальше…
Гортт расслышал приглушенную возню и насторожился. Сверху скрипнула полозьями дверь на веранду, послышалось недовольное ворчание Тарда, глухой шлепок, и в кусты сада с треском упала неясная тень. Через мгновение возня повторилась, на сей раз сопровожденная возмущенным возгласом гнома, пославшим вдогонку смачному пинку под зад еще одной тени, что также с треском ухнулась в кусты, смачное ругательство и предложение подождать своей очереди.
Язык предводителя убийц драконов заплетался и заключительные слова для двух нежданных гостей, кои были посланы далеко и надолго по островитянской матери, прозвучали не злобливо, а скорее устало.
— Что случилось, дружище? — совладав с голосом спросил Гортт, понимая, насколько скверно он справил службу. Хорошо еще было, что Карнаж увел большинство шпионов за собой в город.
— Да лезут всякие поперек батьки! — возмутился сверху Тард, раскуривая трубку, — Под дверью караулили — выгнал. Так нет же, полезли в окно! Молоты Швигебурга! Вот им неймется! Ты то чего бдишь? Аль без пива на боковую никак?!
Смех главы убийц драконов заглушил вопли старика, что вытаращил глаза на куст и теребил Гортта за рукав все это время.
— Кто это там с тобой?
— Да тут дед один. Сидели в шашки играли. Чертовски затягивает! Всю ночь пытаюсь выиграть и ни в какую!
— Шел бы ты спать уже, чего колобродить когда не сегодня-завтра опять на корабль. В Пепельных Пустошах особо не поспишь.
— Господин, это были ниндзо! Ниндзо… тени смерти! — коверкая феларские слова возопил островитянин.
Гортт зажал ему рот ладонью и шикнул, но было поздно. Тард не замедлил еще раз поинтересоваться в чем там внизу было дело:
— Дружище, дай ты ему сказать! Или решил придушить беднягу с досады?
— Да бормочет про каких-то «ниндзя», — ответил загнанный в угол Гортт.
— Это те, кто ко мне в комнату сейчас лезли? — уточнил Тард.
— Они самые, — сдался Гортт, с напряжением ожидая реакции друга на такие известия.
— Ниндзя? — главарь убийц драконов задумался, припоминая, и вдруг выпалил, — В задницу! Да хоть бы и сам их драный князек, что здесь правит! Коли наш брат гуляет — ему не мешай! Ежели свербит известно где — завались и потерпи! У них тут на островах, говорят, сдержанность в почете.
С душой плюнув в те самые кусты, куда отправил двоих островитян, Бритва вернулся в комнату. А Гортт поблагодарил Основателя за то, что его друг был изрядным упрямцем и не желал учить островитянский язык хоть в какой-то степени, запоминая лишь отдельные слова, что, брошенные в разговоре, могли означать опасность. К тому же, на счастье Гортта, старый островитянин назвал полуночных гостей как раз тем именем, которого Тард не знал. Будь оппонент по игре в шашки моложе, то наверняка бы использовал другое название, хорошо знакомое Бритве, одно упоминание которого, даже вскользь, заставило бы сластолюбивого гнома вмиг протрезветь: синоби.[11]
Едва Гортт успел перевести дух и сесть обратно к игровой доске, так как проверять куст не собирался, понимая, что там давно никого нет, как до его уха долетел топот многочисленных ног, и через мгновение у ворот появилась группа людей с бумажными фонариками на длинных шестах. Гном широко зевнул, задаваясь вопросом, кому могло приспичить шататься по тредельским улицам перед самым рассветом, не считая шпионов, убийц, колдунов и пресловутых йома. Разве что какая-нибудь островитянская развеселая кодла, хорошенько выпив и закусив, поддалась нахлынувшему порыву необоримой похоти и трусцой прибежала в заведение Ютай. Но в таком случае Гортт не понимал, зачем проделывать такой путь пешими? Ведь по одеждам собравшихся любому становилось ясно, что они далеко не бедствуют, а бордели в зажиточных кварталах оказывались ничуть не хуже, гораздо ближе, да и приезжих там почти не наблюдалось.
Однако, когда все островитяне, как по команде, развернулись к борделю и, дружно ухнув, вбежали во внутренний двор, став полукругом, гном рассудил, что, даже при всей чудаковатости обитателей острова Палец Демона, так за распутными девками они являться точно не будут. Тут было что-то другое…
— Эй, ты! — завидев гнома, обратился к нему один из островитян, выступив вперед и положив ладонь на рукоять меча за поясом, — Давно ли здесь обретаешься?
Преодолев глубокое изумление от того, что к нему обратились на чистом фивландском, Гортт встал и вышел с террасы:
— Почитай как день кости грею.
— Не известен ли тебе Феникс?
— «Значит не за девками явились», — резонно заключил гном и решил вести себя по старому доброму совету швигебургских пращуров: с дураков взятки гладки.
Оглянувшись на здание борделя и, внимательнейшим образом осмотрев его с основания до верхушки, Гортт вслух сделал очередное глубокомысленное заключение:
— Ни гнезда, ни насеста… Вы ошиблись, господа, фениксов здесь не водится. Попытайте счастья на Огненных Рифах, мой вам совет.
— Да нет же, тупица! Наемник по прозвищу «Феникс»! — вскричал островитянин.
— Кто тупица?! Я тупица!?? — возмутился гном, — На себя посмотри, косоглазый пень! Нашел время спрашивать про бродяг с птичьими кликухами! И у кого?! У швигебургского гнома! В гробу я видал ваш островитянский сыр бор с именами и прозвищами!
Островитянин вспыхнул и, заскрежетав зубами, упер большой палец левой руки под цубу[12] меча. Острый язык гнома задел его за живое, как задел бы любого островитянина из знатного сословия. На острове Палец Демона испокон веков уделялось огромное значение именам и прозвищам, не считая того, что в них заключался определенный смысл и предначертание отпрыску. Также знаковым считалось обретение еще какого-нибудь прозвища, или даже смена имени. При этом и имена, и прозвища не отличались краткостью. Знатный воин с солидной выслугой лет мог иметь более дюжины различных имен, которые в обязательном порядке оглашались перед поединком, особенно с достойным противником, чьи герольды тоже оглашали похожий список, иногда приправляя все дело комментариями, за что и почему получено каждое из перечисленного. Это вызывало насмешки у жителей Материка, так как островитянский вызов мог быть вынесен утром, а разрешиться поединком только вечером, если не на заре следующего дня.
— Сейчас ты у меня собственный язык сожрешь, ублюдок! — стоявшие полукругом островитяне повторили жест своего товарища, ухватившись левой рукой за ножны под самой гардой.
Этот жест Гортт отлично знал — по меньшей мере угроза, если не откровенный вызов.
— Чего-чего?! У вас, как я погляжу, телега здоровья что ли? — осклабился гном, выхватывая топор из-за пояса.
— Так мы поможем разгрузить! — ступил рядом с другом Тард, подтягивая одной рукой штаны, а другой вращая свою огромную секиру.
Мечи островитян с шипением вышли из ножен. Готовые схватиться они и гномы стояли друг напротив друга.
За своей спиной Тард услышал шум шагов и недовольное ворчание. Из дверей, следом за своим главарем, выходили остальные убийцы драконов, почесываясь, покашливая и ежась от холодного ночного ветра.
Островитяне застыли, в изумлении опустив клинки, так как из борделя следом за наемниками стали выходить и моряки. Не хватало только капитана, что спал без задних ног после того, как впервые опробовал ласки тредельских проституток, да кормчего со старшим помощником полуэльфом, так как оба на радостях набрались до такой степени, что и пушкой не поднимешь. В целом собралась небольшая армия, и, по вытянутым лицам островитян, становилось очевидно, что они весьма озадачены таким «подкреплением» и тщетно пытались понять, как такая ватага умудрилась поместиться в столь скромном по размерам заведении.
Из скверно попахивающей для вспыльчивых воителей ситуации им помог выйти посланник, что появился в воротах со срочным донесением, ведь отступить просто из-за численного преимущества противника не позволяли традиции воинской чести. Выслушав послание, тот самый островитянин, что так хорошо изъяснялся по-фивландски, спокойно убрал меч в ножны и с надменным видом обратился к Гортту:
— Мы нашли того, кого искали. Но я не спущу тебе твоей дерзости, гном, и вернусь, как только закончу.
Остальные воины также убрали клинки и дружно выбежали из ворот, направившись следом за посланником.
— Похоже, кто-то собирается сделать дырку в нашем Фениксе? — спросил Тард друга, махнув наемникам и морякам, чтобы отправлялись спать дальше, — Какая нелегкая понесла его среди ночи в город?!
— Дырку? Чую его тут собираются нарубить ломтями! — нахмурился Гортт.
— Мы не можем сейчас ввязываться… Всех прикончат. Они того и ждут. Ждут, пока мы прольем кровь.
— Я знаю, Бритва. Если что, вы обо мне никогда слыхом не слыхивали.
Гортт сорвался с места и побежал к воротам.
— Постой!
Секира свистнула в воздухе, и рыжебородый гном ловко поймал ее за древко.
— Удачи! — пожелал Тард вдогонку.
Повернувшись и медленно подойдя к веранде, Бритва опустился на ступеньки, заложив правую ладонь подмышку слева. Едва заметно скривившись, гном что-то проворчал и посмотрел на чернеющую пустоту ворот.
Колдуны шли по следу из пепла. Он то обрывался, то снова возникал в какой-нибудь подворотне, где беглец переводил дух. Молодые адепты шли гуськом за своими наставниками и пугливо озирались. Представшее пред ними зрелище сожженного почти до костей собрата повергло их в ужас. Ведь в храмах считалось, что средство в сосудах, которое выдали им перед тем, как они отправились в дозор этой ночью, могло помочь и самому неопытному колдуну в первой стычке с йома. Наставники сразу посоветовали не беречь смесь, а, как только демон окажется рядом, сразу пускать в ход, не искушая судьбу. Продолжая логическую цепь наставников, вернее ту ее часть, которую, разумеется, не знали адепты вышедшие вместе со всеми на ночные улицы, стоило добавить: ни один из мастеров или просто опытных борцов с йома не верил в то, что новичок может совладать с энерговампиром при первой встрече только заклинаниями и клинком. Поэтому алхимически-магическая смесь фактически была единственной надеждой. Но иного выбора у служителей храмов не оставалось. Трёдель был огромным
