особенно силён. Примеры, когда по фатальной неосторожности пересекшие невидимый предел люди теряли рассудок и уходили в Красную, насчитывались десятками. Берёзов лишь покачал головой. Как говорится, не пей, козлёночком станешь… А от лабы до этого озерца сто семнадцать с половиной метров, лазерный дальномер не обманет.
Ко всему хорошему, другой край воды упирается в лес, прямо в покрытые синюшным мхом ели, словно посыпанные потускневшей позолотой. Этот ельник окружал лабораторию полуподковой, и на востоке до его опушки ровно двести три метра, сто пятьдесят девять из которых густо поросли синеватой полынью и чахлым кустарником. В бинокль ещё можно было разглядеть незаметные с первого взгляда сотни маленьких грязно-желтоватых цветов, неуклюже торчащих из венчика лежащих прямо на земле плоских широких листьев. Редкостная гадость, прозванная сталкерами Бритвенной Удушайкой. Плотные, почти костяные листья имели настолько острую кромку, что вполне могли рассечь до самой кости ногу вместе с лёгкой обувью вроде кроссовок или тонких ботинок, а уродливые цветы источали ядовитые выделения, вызывающие удушье при попадании в дыхательные пути не хуже газовой аномалии.
С запада к ЛП-32 прилегал большой пустырь, некогда бывший то ли широкой поляной, то ли полем, то ли пепелищем, а сейчас заросший ещё не успевшей мутировать травой, где расположились теперь четыре колонии Синьки, пять аномалий типа Плешь, два Сита, Мясорубка и Грава. Причём Сито и Мясорубка были старыми и сильными, достигая в диаметре почти четырёх метров. На севере, сразу за вертолётной площадкой, простиралось девяносто три метра более-менее чистой территории всего с одной Воронкой почти в самом центре. Дальше начинались заросли жёлто-синей полыни, плавно переходящие в подлесок, а затем в подёрнутую мутациями жиденькую берёзовую рощу, растущую на невысоких холмах, от которых до Жёлтой Зоны оставалось менее пяти километров. На картах Зелёной и роща, и близлежащий ельник однозначно отмечались как особо опасные районы, характеризующиеся повышенной активностью предельно агрессивных мутировавших животных. Особую осторожность предписывалось соблюдать в тёмное время суток, когда резко возрастала угроза волков и кабанов, бои с которыми уже стоили жизни немалому количеству людей. Подвергнувшиеся необъяснимым изменениям звери оказались не только весьма кровожадными, но и очень живучими. Имелись многочисленные случаи, когда подобный мутант, будучи смертельно ранен, успевал загрызть атакованного человека прежде, чем терял силы вследствие пулевых ранений.
Неудивительно, что штатная охрана лаборатории не горела желанием рисковать своими жизнями и жизнями взятых под охрану людей. Ничего хорошего, а тем более ласкового и пушистого, к ЛП-32 подойти не могло. С трёх сторон её окружают гиблые земли, а с четвёртой и вовсе открывается путь, по которому и зомби в гости заглянуть не поленятся. Согласно вахтенному журналу, именно на этих девяносто трёх чистых метрах Лаванда и создавала свои «точки прикормки», пытаясь подманить к лаборатории «живые образцы». Но сами «образцы» предпочитали появляться ночью, и не только съедать прикормку, но и пытаться проникнуть внутрь ЛП-32. Однако Лаванда считалась ведущим специалистом ГНИЦ по фауне «Ареала» и имела карт-бланш на любые эксперименты в данной области. Каждый день она внедряла в работу всё новые и новые способы привлечения внимания зверья, и каждое утро охранники находили пару-другую свежих подкопов со следами глубоких царапин от когтей, вгрызавшихся в железобетон здания. Если бы конструкция полевой лаборатории не предусматривала полную герметичность, подобные эксперименты могли закончиться трагедией. Теперь понятно, откуда у Лаванды и службы безопасности столь застарелая взаимная неприязнь.
И теперь, глядя с вышки на выпрыгивающую из вертолётного люка Лаванду, Иван ожидал продолжение вчерашнего скандала. Однако молодая женщина старательно избегала взглядов в его сторону. Вместо этого она прикрикнула на лаборантов, лениво бредущих к вертолёту, и посоветовала им как можно скорее заняться выгрузкой образцов. Лаборанты поникли ещё сильнее и принялись вытаскивать из вертолёта затянутые в брезент довольно немаленькие клетки с длинными поручнями наподобие носилок. Клеток оказалось две, и, судя по тому, что Лаванда не отходила от них ни на шаг, в них и находились её вожделенные живые образцы.
— Быстрее, быстрее! — торопила она лаборантов. — Эту клетку немедленно в операционную! Нельзя терять ни минуты! Да шевелитесь же, молодые люди! — Казалось, ещё немного, и она пинками погонит лаборантов. — Если образец умрёт из-за вашей медлительности, о тринадцатой зарплате можете забыть!
Не отличающиеся особыми габаритами лаборанты, недавние выпускники какого-нибудь биофака, с выражением крайней тоски на лицах впряглись в клетку и потащили её в лабораторию под нескончаемый поток понуканий доктора наук.
— Евгений Павлович, срочно готовьте операционный стол! — зазвучал её голос во внутреннем эфире лаборатории. — Образец в очень тяжёлом состоянии!
Множественные пулевые ранения! — Она тяжело вздохнула и добавила: — Как всегда.
— Уже приступил, Мария Сергеевна, — откликнулся старший научный сотрудник, — через пять минут можем начинать!
— Пётр, второй образец в виварий! — распорядилась Лаванда. — Свежую воду и корм согласно стандартному рациону. Я переодеваюсь и на операцию, меня не беспокоить ни при каких обстоятельствах, даже если на рации будут висеть сам Президент со всей Госдумой! Это понятно?
— Да, Мария Сергеевна, — ответил кто-то из лаборантов, и весь научный состав ЛП-32 пропал из эфира.
Спустя несколько минут появились охваченные тоской лаборанты и забрали вторую клетку. Чуть позже один из них вернулся и некоторое время собирал разлетевшиеся по посадочной площадке пробники, после чего сдал их пилоту вертолёта, и тот поднял машину в воздух, предварительно отстрелив вверх воздушный шарик-зонд и убедившись в безопасности воздуха над собой. Берёзов невольно улыбнулся, глядя на заметно загрустившего лаборанта. Крайние двое суток смены не оправдали их ожиданий. Вместо бездеятельной халявы будет много работы, в свете новых событий, связанных с получением живых образцов. Тем более что Лаванда, как научный руководитель лаборатории, не входит в состав вахтовых смен. У начальника полевой лаборатории свободный график, и торопиться ей, кроме как к своим исследованиям, некуда. Иван, как положено, убедился, что лаборант зашёл в дверь ЛП-32 живым и невредимым, и проводил взглядом уходящий вертолёт.
Вот уж кому точно не позавидуешь, так это мужикам-вертолётчикам. Оклады у них, конечно, очень неплохие, но и риск немаленький. Ведь на большой высоте появление аномалий не отследить с земли. И хоть выше пятнадцати метров в Зелёной Зоне аномалии возникают крайне редко, скорее в порядке исключения, единичные случаи гибели вертолётов всё же имели место. Но главный риск — это, конечно, Выброс. Оказаться в воздухе в момент начала Выброса означало получить мгновенное отключение двигателей и всей электроники, а если накрыло Шагом — то и вовсе сразу «до свидания». Так что удел пилотов в двух словах можно охарактеризовать фразой «тут уж как повезёт» — Выброс непредсказуем…
Внезапное шевеление привлекло его внимание, и Берёзов прильнул к окулярам полевого перископа. С севера из зарослей синюшной полыни один за другим выползло сразу шесть Дикобразов. Немного помедлив, они поползли по направлению к лаборатории. Преодолев с десяток метров, Дикобразы собрались в кучу и распустили спинные колючки, зарывшись мордами в землю. Редкое явление, отметил Иван, глядя на образовавшийся «кустарник», так много особей в одном месте. И все учёные заняты. Что ж, возможно, гости пришли надолго и научный состав лаборатории ещё оценит эту картину. Он щёлкнул ногтем по сенсорной панели дежурного ноутбука, открывая файл вахтенного журнала, и, сверившись с часами, зафиксировал произошедшее согласно инструкции, требующей отмечать любые, даже незначительные события.
Одноногий майор рассказывал, что такое правило ввели на третий день после того, как шесть лет назад внезапный Выброс впервые накрыл сразу несколько лабораторий. Когда он закончился и спасателям наконец-то удалось добраться до терпящих бедствие строений, там, внутри, обнаружилось не что такое, что двери лабораторий немедленно заварили даже не разбираясь, выжил ли кто из персонала. Говорят, разбираться в этом не было необходимости. Первые группы спасателей, вошедшие в лабораторию, назад не вернулись. Их нечеловеческие монотонно-заунывные душераздирающие крики слышались сквозь толщу бетонных стен ещё двое суток. Оставшиеся в живых спасатели решили вскрыть только внешние двери сторожевых вышек, находящихся на крышах, но эти действия не пролили света ни на то, что же произошло
