Он улыбнулся немного устало, как улыбаются старой, многократно проверенной шутке.
— Ваш абонемент еще в действии.
В полнейшем недоумении я прошел в зал: то ли я и впрямь сильно смахивал на одного из завсегдатаев, то ли новичков здесь всегда принимали именно так. Последнее выглядело не лишенным смысла: начальные порции наркотика обычно даются бесплатно.
Помещение оказалось на удивление большим; места хватало не только для пяти-шести пар, выделывавших кренделя на паркете, но и для небольшого буфета с напитками и печеньем. За столиками, глядя на танцующих, сидели еще несколько мужчин: партнерш тут явно не хватало на всех. Я взял пиво, выбрал самого безобидного на вид паренька лет двадцати и подсел к нему. Судя по глуповато- восторженному выражению лица, он был здесь новичком, хотя и наверняка намного более информированным, чем я. Для начала лучше не придумаешь. Музыка взмыла вверх, потрепетала, как жаворонок в зените, и растаяла. Пары остановились, продолжая держаться друг за друга и, по всей видимости, ожидая продолжения. Паренек перевел на меня сияющие глаза, словно приглашая разделить с ним восторг, который казался ему чрезмерным для одной человеческой души.
— О, да… — кивнул я, изображая понимание. — Вы давно сюда ходите?
— Нет-нет, что вы! — воскликнул он, пораженный самой возможностью такого дикого предположения. — Меньше месяца. Я начал брать уроки совсем недавно. Понимаете, до этого я пробовал только сальсу. Сальса и танго! Это даже и сравнивать нечего, просто небо и земля, небо и земля… ну, вы-то знаете…
Я снисходительно улыбнулся. Так улыбается немолодой многоопытный бонвиван, выслушивая сбивчивый рассказ своего шестнадцатилетнего племянника о первом поцелуе.
— Конечно, мой друг, конечно…
Снова грянула музыка, и пары немедленно припали к ней, как жаждущий к кружке с водой. Мне стало скучно и неприятно. В любом танце есть что-то непристойное, как в публичном обнажении… Что же? — Наверное, самозабвение. Человек не должен забывать о своей самости, о том, что он человек. Ведь человек — это животное плюс набор ограничений. Уберите от нас этот набор ограничений — и не останется ничего, что отличало бы нас от мартышки, онанирующей перед посетителями зоопарка. Вот и танец — разновидность такого мартышечьего бесстыдства.
На сей раз, закончив онанировать, пары не остались на паркете, а разошлись — кто к столикам, кто к буфету. Перерыв, понял я.
— Не правда ли, она великолепна? — выдохнул паренек и с энтузиазмом дернул меня за рукав.
— Неплоха, неплоха, — без заминки подтвердил я, не имея при этом ни малейшего понятия, о ком идет речь. — Э-э, молодой человек, не могу ли я попросить вас об одном одолжении?
— Да-да, конечно!
— Видите ли, я прилетел сегодня утром из Бостона и совсем не знаю здешние милонги. Эту мне рекомендовали еще там, хотя рекомендовавший и не скрывал, что руководствуется… э-э… воспоминаниями пятилетней давности. А мне хотелось бы получить… э-э… более свежий взгляд на вещи. Начиная, например, с вас…
— С меня? — переспросил он с искренним удивлением. — Но не лучше ли вам спросить у местных завсегдатаев? Уверяю вас, их опыт…
Я остановил его движением руки.
— Я ведь сказал «свежий взгляд на вещи», не так ли? Согласитесь, трудно отыскать на этой милонге взгляд свежее вашего.
Паренек широко улыбнулся. Мои резоны звучали для него лестно. В конце концов, свежесть была пока что его единственным тангуэрским достоинством.
— Тут вы правы. Мой учитель тоже говорит, что многому учится у новичков… — он немного помолчал, барабаня по столу пальцами в ритме только что закончившегося танца и, видимо, собираясь с мыслями. — Ну, что сказать… это довольно старая милонга, лет пятнадцать минимум. Очень хороший состав, есть настоящие тангуэрос из Буэнос-Айреса. Да, да, представляете себе?! Из самого Буэнос-Айреса! Вот… ну, что еще? Десятки постоянных абонементов…
— Десятки? — перебил я и с подчеркнутым недоумением оглядел полупустой зал. — Вот уж не подумал бы… здесь не больше двадцати человек, включая нас с вами.
— Ах, нет! — воскликнул паренек. — Тут дело в другом…
Он наклонился к столу и заговорил негромко, постреливая глазами по сторонам, как говорят о чем-то если и не совсем запретном, то уж во всяком случае — не совсем рекомендованном.
— Понимаете, тут недавно произошла ужасная трагедия. Действительно ужасная. И это ужасно на всех подействовало. Просто ужасно.
Паренек откинулся на спинку стула и смерил меня многозначительным взглядом. Я недовольно покачал головой.
— Знаете, дорогой мой, на Востоке говорят, что даже от стократного повторения слова «халва» во рту не становится сладко. Вот и вы произнесли свое «ужасно» по меньшей мере пять раз, но, поверьте, я не понял из этого ровным счетом ничего.
Он испуганно зыркнул по сторонам. Мне было почти жаль его. Бедняга… Тайна похожа на кишечные газы — бурлит, болит и рвется наружу, а, вырвавшись, оказывается всего лишь кратковременной вонью.
Интересно, что за скелет прячется в здешнем шкафу? Я снова подумал о Гиршуни. Вот будет забавно, если я услышу сейчас что-нибудь вроде: «Понимаете, был тут один такой ушастый очкарик. И, представляете…»
Гм… что бы такое представить?
Ну, например: «И, представляете, зарубил топором старушку-процентщицу, многолетнюю спонсоршу милонги…»
Или еще того круче: «И, представляете, вдруг превратился в бешеного суслика, всех перекусал, и с тех пор мы все — вампиры…» И, обнажив клыки, — прямиком к моей шее: «А-а-а!..»
Паренек вздохнул, поборов, наконец, сомнения. Вот так. Газы всегда побеждают.
— Ладно, — сказал он. — Вам расскажу, только, пожалуйста…
— Конечно, конечно… — сказал я, зевнув прямо в его взволнованное лицо. — Могила. Причем не простая, а свинцовая. На крови клясться не стану, но вы ведь и так поверите, правда?
Он торжественно кивнул, но продолжал молчать. Непосредственно перед выхлопом тайна всегда делает вид, что успокаивается.
— Итак… — напомнил я.
— Итак… — отозвался он. — Был тут один такой парень. Обычный, ничем не примечательный.
— В очках? — не выдержал я.
Паренек с недоумением взглянул на меня.
— Понятия не имею. Но не в очках дело. Дело в том, что он ходил сюда полтора года и ничем не выделялся. А потом…
— А потом?..
— А потом вдруг взял да и покончил с собой… — еле слышно прошелестел он. — И не просто так, а ночью, непосредственно после милонги. Прыгнул с моста прямо под грузовик.
Меня как током ударило. Знаете, как это бывает, когда лягушечье тело вдруг выпрямляется и твердеет на волне предельной вибрации, а потом опадает, наподобие измочаленной тряпки? Уверяю вас, это происходит вне зависимости от желания несчастной лягушки. Вот и я тоже совсем не хотел пугать своего собеседника. Что же делать, если паренек обратил внимание на мою реакцию? Не сомневаюсь, что он тут же горько упрекнул себя за несдержанность. Уверен, что он счел своим долгом немедленно успокоить впечатлительного гостя. Так или иначе, но слова хлынули из него, как дерьмо из прорванной канализации. Слова, знаете ли, хороши только в очень дозированном виде. В состоянии потока они вредны, если не омерзительны.
Паренек рассказывал мне о том, как все тут были потрясены, о том, что сказал Бернардо Б. и что ответила ему Мария М., о всеобщем смятении, поразившем эту небольшую, но очень сплоченную секту — ведь, я надеюсь, вы уже поняли, что речь идет о секте, потому что какой нормальный человек станет
