трансформаторному столбу, за ноги — к кузову грузовика.
«Трогай! — кричит Абу-Нацер. — Только не быстро. А то дам штраф за превышение скорости.»
Грузовик трогает. Площадь воет и хохочет, переминаясь с ноги на ногу, как одна гигантская черепаха. Был крик или не был? Или милостивая смерть отобрала человека у жизни еще до того, как та успела взорвать ему мозг последней неимоверной мукой? Сознание уплывает от Зияда, напоследок мягко опустив его в лужу его же собственной мочи. Он не видит, как фонтанирующий кровью обрубок делает по площади круг почета вслед за грузовиком, как люди плюют на него и пинают, и лупят чем попало. Не видит, как мальчишки, улюлюкая, бегут следом, а один, самый ловкий, похожий на Марвана в детстве, уже успел взобраться на столб и срезать оттуда оторванную руку, и теперь он победно крутит своим трофеем над головой, к восторженной зависти товарищей. Не видит еще многого и хорошо, что не видит.
А потом пара пощечин, и веселое лицо Абу-Нацера: «Эй, просыпайся, зассыха!.. Ну что? Как тебе представление? Хочешь быть следующим?»
— «Марван, клянусь матерью…»
Еще одна пощечина: «Я разве тебя спрашивал, чем ты клянешься? Я тебя спрашивал, хочешь ли ты быть следующим?»
— «Не хочу…»
— «Тогда так. Иди и приведи мне еврея. Живого и с удостоверением, чтобы было что по видео показать. Только смотри: нужен такой, чтобы его не сразу хватились — бездомный какой-нибудь или одинокий… ну в общем, сам сообразишь. Понял?»
Понял. Да так хорошо понял, что в ту же ночь обошел пешком блокпосты и утром, переночевав по ту сторону, у родственника в Джальджулии, на знакомом зеленщике приехал в Тель-Авив, к воротам родного оптового рынка, нашел там Амнона, навешал ему лапши на уши и вот… Зияд вздохнул и уставился в узенькую отдушину под потолком овощного сарая — и вот он здесь, в одной компании с этой нахальной крысой. Осталось всего ничего — начать и кончить. Но одно ясно: возвращаться с пустыми руками ему нельзя. Лучше уж сразу в петлю.
Полковник
«Алло!.. алло!.. Это ты так подметаешь, да? Это, по-твоему, чисто, да? Это ж смех на палке, а не работа!»
Полковник поднял гудящую голову и одним прищуренным глазом поискал источник шума. Второй глаз не разлеплялся с самого утра. Ну и ладно, ну и пусть. Пусть хоть кому-то будет хорошо в тошнотворном утреннем организме… хоть глазу… Пусть себе живет один в прохладной спящей темноте, пусть…
Кто-то грубо вырвал метлу из вялых полковничьих рук: «Пшел вон отсюда, алкоголик! Вон!»
«А эта… деньги?..»
«Какие деньги?.. Пшел вон! Вон!»
Ну зачем же так? Толкаться-то зачем? Я и так уйду… ссс-сс-суки… ой, голова моя, головушка… Что ж такое пили вчера? Надо бы срочно похмелиться, а то совсем плохо. Где ж денег-то взять? Кочерыжка бы достала… но Кочерыжки, как назло, нету… ссс-сс-сука…
Утреннее солнце перелезло через невысокий частокол старого Тель-Авива и запрыгало с крыши на крышу, по-хозяйски щупая развешенное на просушку белье, осторожно, как купальщица воду, трогая сонные пыльные дворы. Вот оно соскочило с ближнего к морю дома, рассеянно погладило береговой песок, осмотрелось и, завидев Полковника, весело шлепнуло его по затылку.
«Ссс-сс-сука… — сказал Полковник с ненавистью. — Пакость…»
Он полез в карман, вытащил мятую серую фуражку с едва различимой надписью «Ну, погоди!» и раздраженно натянул ее на голову. От резкости этого движения спавший дотоле глаз скомкался и вынужденно приоткрылся, впустив в себя ослепительную картину голубейшего из небес, напоминающего обтянутую новым трико задницу щеголя-жокея, крепко сидящего на синей спине моря, вцепившись обеими руками в белую гриву сбегающего к воде города.
«Ссс-сс-сука… — повторил Полковник с омерзением и поскорее зажмурился. — Гадость…»
Но было уже поздно, глаза упрямо не желали возвращаться в прошлое, крутя на изнанках век, как на экране сельского клуба, какое-то дурацкое индийское кино с пальмами, агавами, ветром и пятнами солнечного света в мягкой пыли. Полковник плюнул и, поднеся кулаки к предательским зенкам, продрал их окончательно. Солнце по-прежнему дразнилось, так что он поискал вновь обретенным взглядом скамейку где-нибудь в тени, нашел, с грехом пополам добрался, уселся и перевел дух, отдыхая от неимоверной величины усилия.
Сбоку кто-то подошел и сел рядом. Сначала Полковнику стало интересно, кто бы это мог быть, ведь обычно рядом с ним никто не садился, по причине некрасивого наружного вида и неприятного нутряного запаха. Но поворачивать голову не хотелось, чтобы ненароком не разбудить притихшую боль, и поэтому он продолжал сидеть в неподвижности, глядя вперед и вверх, как каменный болван с острова Пасхи. С другой стороны, это могла быть Кочерыжка, а у Кочерыжки могли быть деньги, то есть опохмелка. Полковник принюхался. Нет, не Кочерыжка.
Сосед деликатно кашлянул и сказал на гортанном иврите: «Жарко сегодня, правда? В такую погоду нужно много пить.»
Иврит Полковник понимал плохо, а потому не разговаривал на нем из принципа. В то же время, заявление соседа могло иметь интересное развитие, ибо содержало ключевое слово «пить». Полковник немного подумал и ответил по-русски: «Я всегда пью много». Потом он осторожно взял голову обеими руками и развернул ее в направлении нежданного собеседника. Перед ним сидел низкорослый смуглый мужик с узким покатым лбом под шапкой курчавых волос. Взгляд у мужика был удивленный — русского языка он, очевидно, не понимал.
«Ты что, не еврей? — спросил мужик разочарованно. — Иностранный рабочий? Румыния? Украина?»
Уловив, о чем спрашивают, Полковник приосанился. «Я — не еврей, — сказал он гордо. — Ты меня с вами, жидами, не равняй. Я — русский, понял? Русский!»
Незнакомец разобрал знакомое слово и облегченно закивал: «О! Русский! Значит, все-таки еврей…»
Затем тепло улыбнулся и добавил по-арабски: «Чтоб вы все сдохли.»
Полковник пожал плечами. Он не понял ничего, но и не расстроился. Главной задачей сейчас было вернуть разговор к интересной теме. Как бы это… Он напрягся.
«Ты… эта… ты кто?» — спросил он раздельно, подкрепляя вопрос энергичными движениями указательного пальца.
«Я — Зияд,» — сказал Зияд и протянул крепкую ладонь для рукопожатия.
«Заад… — задумчиво повторил Полковник, игнорируя протянутую руку. — Дурацкие тут у вас, жидов, имена. Собачьи какие-то. В России, к примеру, жиды — как жиды, а тут — сплошь шваль черножопая. Взять хоть тебя, дурака — чурек-чебуреком. Я таких в Афгане тоннами мочил. Заад, значит… Черный Заад… А жена у тебя, наверное, Черная Заадница. А?»
Зияд кивнул с готовностью. Как и Полковник, он не понял ни слова, но это было не важно. Главное, что нужный человек наконец найден. Во-первых, он почти наверняка бездомный — вон как воняет… небось, годами не мылся. Алкаш. Значит, можно напоить и… но это ладно, это потом. Во-вторых — еврей, все как надо Абу-Нацеру. Оставалось выяснить последнее — насчет удостоверения. Но тут главное не торопиться, не спугнуть. Он улыбнулся как можно дружелюбнее:
«А ты? Ты кто?»
Бездомный снова напыжился, уперся руками в колени и откашлялся, как маршал Жуков на военсовете:
«Я — Полковник! Усек, чебурашка, с кем сидишь, с кем мочало треплешь? Полковник! Как это по- вашему… О! Колонель. Я — колонель. Ферштейн?»
Вау! Зияд чуть не задохнулся. Вот это удача! Полковник запаса… вот это да! То-то Абу-Нацер глаза
