Но Тавровский не вернулся. Фейерверк был спущен, сад иллюминован; музыка играла в нескольких местах. Гости разбрелись по саду. Тавровский шел с Любой под руку и обратил внимание на ее печальное лицо.
– - Ты чем-то огорчена? не видала ли ее? -- пугливо спросил Павел Сергеич.
– - Я ее не видала с утра,-- робко сказала Люба,-- но…
– - Говори, что тебя беспокоит?
– - Отчего же… ты на мне не женишься?
Павел Сергеич остановился и, глядя в глаза Любы, улыбаясь, сказал:
– - А ты хотела бы за меня выйти?
– - Как же! я тебя очень люблю! а кто любит, тот женится…
– - Это откуда ты таких рассуждений набралась?
– - Стеша…
– - А, понимаю!
– - И в пьесе -- они любили и женились.
– - Так, значит, пьеса тебя навела на эту мысль?
– - Да! но мой отец не будет сердиться: он всё делает, что я ни попрошу.
– - Ну, дитя мое, ты подожди еще просить его об этом,-- пожимая руку Любе, весело отвечал Павел Сергеич.
В продолжение прогулки он, шутя, спрашивал ее:
– - Так ты хочешь выйти за меня замуж?
Отужинав с гостями, Тавровский отправился в отдаленный флигель, где ужинала труппа Петровского вместе с некоторыми любителями из гостей. Среди шумного разговора Тавровский не был замечен; он подошел к актрисам помоложе и получше и разговаривал с ними; как вдруг его кто-то дернул за платье. Он повернулся и увидел перед собой Остроухова с бокалом в руке. На его усталом лице еще были следы белил и румян, и он хриплым голосом сказал:
– - Павел Сергеич, а Павел Сергеич, за ваше здоровье!
– - Благодарю!
– - Господа, здоровье хозяина! Ура! -- закричал Остроухов.
Все встали и с шумом провозгласили тост. Один только содержатель труппы, сидя в углу, пел басом:
Мы живем среди полей…
И страшно вскрикивал, схватывая себя за виски:
Жизнь для нас копейка!
Тавровский также взял бокал и произнес:
– - Господа, за процветание и славу талантов, находящихся здесь!
Каждый и каждая поспешили отблагодарить хозяина скромной улыбкой.
– - Вот вельможа так вельможа! не чета нашему Семену Иванычу! -- заметила Лёна, на лице которой играл яркий румянец; ни смуглоты, ни желтизны не было и признаков, так же как и на лицах ее сестер.
– - Красавчик! -- с чувством произнесла Мавруша, у которой вместо тощей косички лежала на голове пышная коса, мелко заплетенная в виде корзинки.
Настя тоже хотела изъявить свое мнение; но рот ее был занят: она только промычала что-то.
– - Смотри, смотри Юльку-то! вишь, как коверкается! Ах, он подошел к ней! -- шепотом произнесла Лёна.
– - К чему было ее приводить к ужину? ведь он пригласил актеров и актрис, а не комедианток. Пусть бы в лакейской и ела: ведь для них да для мужиков ломалась утром.
– - Ай! -- воскликнула Лёна.
Тавровский в эту минуту чокнулся с Юлией.
– - Ну, вот подымет нос! -- заметила с грустью Мавруша.
– - А вот подошел к нашей франтихе… дура, да отвечай! -- с сердцем шептала Лёна.
– - Сестрица, смотри-ка, наш-то как надоедает ему.
– - Его бы спать положили… Право, никто из них не умеет с вельможами говорить,-- наконец проглотив, сказала Настя.
Остроухов, точно, ходил за Тавровским и что-то ему бормотал. Наконец Тавровский сказал ему:
– - Господин Остроухов, право, мне некогда!
– - Нельзя, важное дело! я должен, я обязан! она…
– - Позвольте вам заметить, что здесь не место и не время вести серьезные разговоры. Я хозяин и не могу исключительно принадлежать одному вам.
– - Павел Сергеич! -- умоляющим голосом воскликнул Остроухов, тоскливо глядя вслед Тавровскому, который, еще несколько времени поболтав с актерами и актрисами, ушел в свою спальню отдохнуть от дневных хлопот. Он только что хотел раздеваться, как услышал шум в соседней комнате. Раскрыв дверь, он увидел Остроухова, который чуть не боролся с его камердинером. Увидав Тавровского, он с радостью воскликнул:
– - А-а-а! Павел Сергеич! прикажите вашему лакею быть повежливее с человеком, носившим за несколько часов тому назад такое историческое имя и перед которым…
И Остроухов почти силою вошел в спальню; остановись и покачиваясь, он стал потирать лоб, как бы приводя в порядок мысли.
Тавровский с жалостью глядел на Остроухова, который, подняв голову и осмотрясь кругом, сказал:
– - Ну, здесь могу я говорить о ней.
Тавровский затворил дверь.
– - Вы, говорят, женитесь?
– - Кто вам это сказал? -- сердито спросил Тавровский.
– - Все, решительно все говорят об этом.
– - И решительно все ошибаются! -- утвердительно отвечал Тавровский.
Остроухов, покачавшись, сказал растроганным голосом:
– - Павел Сергеич! удостойте вашей откровенностью кочующего актера. Верьте, он свято сохранит…
– - Скажите мне, пожалуйста, наконец, чего хотите вы от меня? -- выходя из терпения, спросил Тавровский.
– - Чего я хочу?-- отрывисто отвечал Остроухов.
– - Ну да, что вам угодно?
– - Знает ли она, что вы женитесь?
Тавровский пожал плечами.
– - Она знает, или вы скрываете, а? За что вы хотите…
– - Вы говорите вздор! Замолчите: мне это надоело! -- сердито воскликнул Тавровский.
Остроухов вздрогнул, выпрямился, и опухшие глаза его устремились на лицо Тавровского, которому он глухо сказал:
– - Ну что же, прикажите своим лакеям вытолкнуть меня. Я актер: вы даже не согласитесь выйти на дуэль со мной; я погибший человек,-- а как легко презирать таких людей.
– - Вы слишком дурного мнения обо мне,-- устыдясь своего гнева, отвечал Тавровский.
– - Мое мнение?! да мое мнение что такое для всех,-- тем более для того, кто нанял меня сегодня, чтоб я его забавлял?
– - Перестаньте, пожалуйста!
– - Нет, оставьте меня, я всё скажу; я поклялся быть защитником ее. Я…
И Остроухов остановился, весь задрожал и сквозь зубы продолжал:
– - Не улыбайтесь, не улыбайтесь! Каков бы я ни был, я еще могу разгадать людей и их взгляды. Да, я требую от вас одного слова… Знает ли она, что вы…
Лицо Остроухова всё пылало, и он задыхался.
Тавровский гордо сказал:
– - Вы слишком во зло употребляете мою деликатность! Прошу вас выйти вон.
Остроухов хотел поклониться, попятился назад и упал в кресло. Он уперся руками в свои раздвинутые колени и, понурив голову, тихо заплакал, повторяя несвязно:
– - Бедная, бедная женщина!
Тавровский, позвонив, велел подать воды плакавшему Остроухову; но камердинер принес вина.
– - Я тебе велел подать воды? -- сердито сказал Тавровский.
– - Это-с для них лучше! -- отвечал камердинер и, наливая стакан вина, продолжал: -- Выпейте-ка!
Тавровский вышел из спальни.
– - Пей; ну, чокнемся! -- говорил камердинер, поднося вино Остроухову.
Старик осушил стакан и, упав на грудь камердинеру, повторял писклявым голосом:
– - Бедная, бедная женщина!
– - Ну что болтать! выпьем-ка за здоровье кого любим! -- отвечал камердинер, освободясь из объятий Остроухова.
Через четверть часа камердинер тихонько вел из комнаты Остроухова, облокотившегося на его плечо и декламирующего стихи из 'Эдипа':
О дочь несчастная преступного отца!
Глава XLVI
