написал под ней куш и сказал:-- Темная!
Иван Софроныч не выдержал и заглянул под карту. Лицо его покрылось смертельной бледностью: под картой стояла цифра, равнявшаяся всей сумме, остававшейся еще у Тавровского.
Пробило половина двенадцатого.
– - Что, видно, решительная? -- сказал Брусилов, увидав испуганное лицо управляющего.-- И прекрасно! Мне скоро пора.
Брусилов дал четыре карты Тавровскому; но пятая была убита.
Тавровский поставил тот же куш. Брусилов убил его сразу.
– - Баста! -- сказал Тавровский. -- Сегодня довольно!
– - В самую пору,-- заметил Брусилов и, сосчитав деньги, положил их в карман. Потом он встал, натянул перчатки и стал прощаться.
Иван Софроныч сидел как обваренный кипятком. Он машинально следил за движениями Брусилова, наконец расстегнул сюртук, достал бумажник и, вынув оттуда пачку ассигнаций, сказал умоляющим голосом:
– - Батюшка Матвей Александрыч! не осудите старика, о чем попрошу вас. Вы изволили выиграть всё у моего барина; вот у меня наберется тысячи две, а может и побольше: не откажите пометать еще!
– - Вы хотите играть? -- с улыбкой сказал Брусилов, возвращаясь к столу.
– - Хочется попробовать счастья; не погнушайтесь: конечно, я человек простой…
– - Помилуйте,-- прервал Брусилов. -- Очень рад; готов в другой раз сколько вам угодно. Но вы знаете, что я должен ехать.
– - Что вам стоит -- долго ли взять две тысячи? -- возразил Иван Софроныч.-- Вы были так добры, что изволили давеча сказать, что проиграть готовы, чтоб потешить старика. Так хоть не откажитесь сыграть!
Голос Ивана Софроныча был так убедителен, что Брусилов, подумав немного, сказал:
– - Ну извольте, для вас, одну талию.
Не садясь и не снимая перчаток, он взял карты и приготовился метать.
Иван Софроныч выдернул наудачу карту и поставил две тысячи пятьсот восемьдесят четыре рубля шестьдесят семь копеек -- ровно всё, что подарил ему утром Тавровский.
– - Если вы проиграете, я вам возвращу,-- сказал ему удивленный Тавровский.
– - Дана,-- в то же время сказал Брусилов.
Иван Софроныч, как будто движимый вдохновением, быстро выдернул и загнул другую карту. И та была ему дана. Тавровский пособил своему управляющему загнуть третью карту, которая также была дана.
Иван Софроныч торжественно крякнул. Брусилов снял перчатки, но всё еще не садился.
– - А много ли имею? -- спросил Иван Софроныч, рассчитывая.
– - Вы имеете теперь семь кушей от двух тысяч пятисот рублей,-- сказал Тавровский.-- Ставьте на пятнадцать кушей!
– - Девятнадцать тысяч девяносто два рубля тридцать четыре копейки,-- сосчитал Иван Софроныч.-- Ну-с, теперь и вам можно играть,-- сказал он, подвигая карты к Тавровскому.
– - Нет, Иван Софроныч! что чужими деньгами играть! да и надоело! гораздо интересней смотреть, особенно вашу игру.
– - Куда мне? я и играть не умею! -- возразил Иван Софроныч.
– - Поскорее, господа,-- нетерпеливо сказал Брусилов,-- последняя талия.
– - Я вас поучу. Ну, Иван Софроныч!
И Тавровский загнул карту на 15 кушей.
– - Не та! -- сказал Иван Софроныч с каким-то судорожным испугом.-- Вот!
И он вытащил другую карту и бросил ее к Тавровскому.
Тавровский загнул ее и с любопытством ждал талии, держа в руках свою карту, забракованную Иваном Софронычем: его интересовало, что она скажет.
Эта карта (девятка) была убита по второму абцугу, причем Иван Софроныч вскрикнул: так напугала его близкая возможность разом всё снова проиграть; а между тем судьба собственной его карты была еще неизвестна.
– - Будет дана! -- сказал Брусилов спокойно.
И точно, прокинув еще несколько карт, он дал ее.
– - Да вы чудеса делаете, Иван Софроныч! -- сказал Тавровский.-- Вы в пять минут отыграли весь мой сегодняшний проигрыш!
– - С новичками такие вещи бывают сплошь да рядом,-- заметил Брусилов и посмотрел на часы.-- У нас есть еще пять минут,-- сказал он, всё еще стоя.
Но когда и следующая карта, поставленная Иваном Софронычем на половину выигрыша, была дана, Брусилов сел. Игра продолжалась еще полчаса. Иван Софроныч возвратил сорок тысяч, проигранные Тавровский в тот вечер, и выиграл еще семьдесят тысяч. Брусилов кончил игру и хотел заплатить чистыми деньгами; но Иван Софроныч отказался, объявив, что ему приятнее будет получить вексель Тавровского. Увидав вексель Тавровского, старик возгорелся желанием воротить все их в тот же вечер; он начал просить Брусилова еще поиграть; но Тавровский сказал ему, что такие вещи не водятся, что удерживать кого-нибудь -- значит накликать беду на свою голову и что Брусилов и то уж сделал ему беспримерное снисхождение тем, что, раз перестав, согласился снова играть.
Брусилов обещал приехать завтра вечером.
Счастье продолжало благоприятствовать Ивану Софронычу: в следующий вечер он отыграл еще около ста тысяч. Через день Брусилов прислал записку, что не совсем здоров и быть у Тавровского не может, 'а если вам угодно,-- писал он,-- то приезжайте ко мне да захватите с собой и вашего дядьку'. (Так шутя прозвал он Ивана Софроныча.) Таким образом, Иван Софроныч имел случай быть в великолепном доме Брусилова и немало подивился затеям роскоши, которыми окружил себя прихотливый богач. Здесь он очутился в обществе людей образованных и богатых, которые, шутя и зевая, проигрывали или выигрывали значительные суммы, что, по-видимому, служило им не более как приятным возбуждением нервов. Всем чрезвычайно понравилось добродушие старика; гости шутили с ним и со смехом рассказывали друг другу, что Тавровский, сознав свою невинность и неопытность, обзавелся дядькой, без которого никуда не ездит.
В этот вечер решилась судьба Софоновки: Иван Софроныч отыграл деньги, проигранные Тавровский Брусилову, и тут же разорвал векселя, переданные ему Брусиловым.
Все поздравляли Тавровского и объявили в один голос, что каждый из них желал бы иметь такого дядьку до глубокой старости. И тут же многими лицами сделаны были Ивану Софронычу шутливые предложения перейти к ним в дядьки за двойную цену. Иван Софроныч, в сильной радости, смеялся, благодарил, отшучивался по-своему и вообще доставил много удовольствия компании своею наивностию, забавными ухватками и честной, правдивой речью. За ужином подпоили его (старику немного было нужно, чтоб потерять голову: он уж и так был пьян от радости), Иван Софроныч расходился, описывал свои молодые годы, походную жизнь, свое житье в Овинищах (причем старик прослезился, вспомнив Алексея Алексеича),-- словом, как явление совершенно новое в кругу, где все лица пригляделись более или менее друг к другу, обычные разговоры прислушались и надоели, Иван Софроныч всех занял и много способствовал к оживлению ужина. Многие, в том числе и Брусилов, приглашали его к себе. Но всех больше в этот вечер был удивлен Тавровский, до того времени не знавший своего управляющего. Тавровский увидел, что Иван Софроныч успел уже привязаться к нему и решительно не понимал за что: он не знал, что сердце Ивана Софроныча так уж было устроено самою природою, что Ивану Софронычу довольно было прожить безбедно и спокойно год в селе Софоновке, чтоб навсегда остаться преданным его владельцу.
– - Ну, Иван Софроныч,-- сказал Тавровский, когда они возвратились домой,-- как же мы с вами рассчитаемся? Теперь я ваш должник.
– - Вы? помилуйте, батюшка Павел Сергеич, да каким же образом? -- возразил Иван Софроныч.
– - Софоновку вы отыграли?
– - Точно, я. Да чьими деньгами?
– - Своими… то есть теми, которые я вам подарил.
– - Подарили? -- повторил Иван Софроныч.-- Да какие же тут подарки, когда жалованье платится по условию! Нет, батюшка, деньги были ваши.
– - Нет, Иван Софроныч,-- горячо возразил Тавровский, -- моя воля была их вам не дать.
– - Да моей воли не было взять.
– - Да ведь вы уж взяли.
– - Взять взял, а помнить помнил, чьи они. А взял потому, что попробовать счастья хотел -- Софоновку отыграть, коли вам не посчастливится! Вот и отыграл! -- с торжеством прибавил Иван Софроныч.
– - И получите половину,-- сказал Тавровский.-- Мой долг отдать вам по крайней мере половину: вы рискнули двумя тысячами, может быть единственными…
– - Да говорю вам, что они не мои были! -- резко перебил Иван Софроныч, вспылив.-- Ну а если б и мои, так разве вы не помните, когда я стал играть: не вы ли изволили сами сказать, что заплатите мне, если я проиграю?
Тавровский вспомнил, что действительно говорил что-то подобное.
– - Ну так статочное ли дело! разве я жидовин какой, что, выигравши, буду брать, когда, проигравши, не сам бы платил. Рассудите сами, батюшка!
Тавровский стал уговаривать его взять хоть сорок тысяч, привезенные им. Иван Софроныч наконец согласился, вспомнив о дочери. В порыве щедрости Тавровский тут же хотел их отдать ему. Но Иван Софроныч не взял.
– - Помилуйте! -- сказал Иван Софроныч.-- Успеем еще. А теперь у вас у самих только и есть.
– - Ну как хотите!
Прощаясь с Иваном Софронычем, Тавровский предложил ему свою коляску -- доехать домой; но Иван Софроныч предпочел пройтись пешком. Он шел, пошатываясь, размахивая руками, и всю дорогу пел одно слово: Софоновка! Со-фо-но-вка! Софффоновккка! Добравшись наконец до своей квартиры, он разбудил Настю и сказал ей:
– - Настенька! знаешь ли, какая радость?
– - Что, батюшка?
– - Я выиграл триста пятьдесят тысяч! -- громко и торжественно произнес Иван Софроныч.
– - Что? -- повторила Настя, широко раскрывая свои сонные глаза.
– - Что? -- невольно вскрикнул в то же время бледный господин, изготовлявший в соседней квартире 'партию свадебных билетов' по заказу одного счастливца, желавшего ознаменовать свое вступление в брак приличным пиршеством; вскочив со всех ног, он кинулся к двери, которая вела в соседнюю квартиру, но была теперь заколочена, и приложил ухо к щели.
– - Я выиграл триста пятьдесят тысяч! -- громко повторил Иван Софроныч.
– - Господи! есть же такие счастливцы! -- произнес бледный господин, неизвестно почему побледнев в одну секунду более обыкновенного и дрожа как в лихорадке.
После расспросов Насти и несвязных ответов Ивана Софроныча в квартире соседа всё замолкло, а молодого человека всё еще била лихорадка. Он думал о том, что вот человек в один вечер выиграл триста пятьдесят тысяч, а ты никогда их не будешь иметь, хоть семьдесят семь лет пиши свадебные приглашения и 'изготовь' их столько, что хватило бы пережениться всему человечеству. Между тем время шло; он взглянул в окно: было уже утро, и он с новым жаром принялся приготовлять приглашения, которых обязался поставить ровно семьдесят экземпляров к девяти часам наступающего дня. Но дело шло уже не так, как прежде. Час тому назад он писал легко и скоро. Уже сорок девять раз начинал и благополучно оканчивал он
