— Гм… конечно… И впрямь, макмиллана от обычной винтовки только фраер не отличит, — задумчиво повторил Берл. — А ведь ты мне помог, Халед, очень помог. Молодчина.
Если б можно было оставить парня в живых, Берл непременно так бы и поступил. Увы… Он спустился на улицу, оставив в квартире два мертвых тела.
«Ничего, приятель, — виновато сказал он своему отражению. — По крайней мере у тебя есть что ответить, когда они придут со своим обычным вопросом „зачем?“. С Фаруком-то вообще говорить не придется — такие, как он, сами все понимают. Сегодня Фарук, завтра ты. Все справедливо. А вот Халеду придется объяснять. И тем троим — тоже…»
Берл вздохнул и тронул машину. Деревню Крушице он помнил по карте, проезжал такой указатель по дороге сюда, совсем недалеко от Травника. Гольф резво бежал по пустынному шоссе, довольный уже тем, что его не колотят руками по рулю, не жгут покрышки об асфальт и не бросают в невозможные повороты.
Вот и указатель… Крушице, три километра. Проехав еще немного по узкой грунтовке, Берл свернул на первый же попавшийся лесной проселок, а затем, выбрав подходящую прогалину, вообще сошел с дороги и продвинулся в глубь леса, насколько это было возможно. Затем он вынул из багажника чемоданы с винтовкой и патронами и отнес их в ближний овраг, забросав валежником. Ключи от машины брать с собой не стал — спрятал здесь же, рядом. Гольф, уже ничему не удивляясь, мрачно смотрел на эти зловещие приготовления.
— Извини, бижу, — Берл развел руками. — Дальше я один, а ты меня тут подождешь. Только не мелькай особо, ладно? Бог даст, свидимся.
Он вернулся к грунтовой дороге и пошел вдоль нее лесом, обходя блокпосты. Первый из них, всего лишь в полукилометре от места, где Берл спрятал машину, состоял из пыльного джипа с уже знакомой Берлу эмблемой и четверых усачей средних лет, в живописных позах отдыхавших в кювете, крепко обняв свои калашниковы. Следующий, перед самой деревней, выглядел уже намного серьезнее. Помимо джипа здесь была настоящая огневая точка, тщательно обложенная мешками с песком; из оборудованной по всем правилам амбразуры торчал хобот пулемета. Да и солдаты были другие: молодые, подтянутые, в безупречной черной новенькой униформе. Вооружены они были не калашами, а американскими штурмовыми винтовками М-16 и, в отличие от своих пожилых соратников, службу несли исправно, пристально глазея в надлежащих направлениях.
Помня о местных особенностях, Берл избегал тропок и прогалин, чтобы не наткнуться на мину. Первое минное поле он обнаружил при выходе из леса, рядом с деревенской околицей. Восприняв это как знак, Берл изменил направление и пошел опушкой, пристально вглядываясь в деревья. Наконец он нашел именно то, что искал — группу высоких сосен с густой кроной. Через несколько минут вся окрестность расстилалась перед ним как на ладони. К северо-западу от него, в лесной ложбине, образованной долиной неширокой реки, лежала деревня Крушице — около сотни добротных кирпичных домов с черепичными крышами. В центре деревни, на холме, высилась тяжеловесная мечеть с круглым куполом и длиннющим островерхим минаретом. Большая часть деревни размещалась на правом, ближнем к Берлу, высоком берегу. Были дома и за речкой, но эти держались от воды подальше, опасливо вскарабкавшись на холмики и пригорки и как бы подгребая под себя дворы с огородами и сарайчиками. Вся их неуверенная повадка красноречиво свидетельствовала о весенних наводнениях. Через речку был перекинут массивный каменный мост — такой, чтоб не смыло.
Там-то, на левом берегу, как раз между последними деревенскими домами и лесной опушкой, и располагался тренировочный лагерь. Единственная ведущая в Крушице дорога, пройдя через деревню и перемахнув через мост, кошкой подлезала прямо под дощатые лагерные ворота, а затем, сторонкой миновав караульную будку, облегченно растекалась по широкому, в пыль вытоптанному плацу. Прямоугольник базы был обнесен двухметровым проволочным забором; по углам его, а также в середине длинной стороны стояли сторожевые вышки. Слева от ворот параллельно реке тянулись несколько длинных бараков из бруса, еще один, такой же, отгораживал плац с противоположной стороны. За ним, в правой стороне лагеря, тремя ровными рядами стояли девять армейских утепленных палаток — из тех, о которых рассказывал Берлу в самолете веселый американский сержант.
Берл вздохнул. Сейчас он определенно не отказался бы от хорошего глотка «Дикой Индюшки». Мечты, мечты… Он снова вздохнул, достал из-за пазухи винтовочный оптический прицел и начал наблюдение. Солнце торчало справа-сзади, так что у Берла было как минимум шесть-семь относительно безопасных часов, пока светило, перевалив через речку, не начнет гонять по лагерю стада солнечных зайчиков от могучей берловой оптики.
— Габо, Габо!.. Проснись, милый…
— Что?.. Что такое?.. — он всплывает из горячечного бреда к ее прохладным рукам, к нежной улыбке, к черной бездне зрачков. Он потерял счет часам… или дням?.. или месяцам? Сколько времени он уже мечется-мучается в этой сухой, кашляющей, обжигающей пустыне, плавает в собственном поту, ползет по жаркой сковородке смерти… куда? Да вот сюда и ползет, к этим прохладным рукам, так чудно и сладко лежащим на его пылающем лбу, к этой улыбке, к этому шепоту, к этим зеленым глазам. Он уже не хочет умирать, он хочет жить и обязательно будет, потому что от такого не уходят, во всяком случае — по собственной воле.
— Габо, слушай, ты что-то говорил о тайнике. Пожалуйста, вспомни, милый, ну постарайся. Просто у нас уже все кончилось — и хлеб, и крупа, и консервы. Габо, ну пожалуйста.
— Какой тайник? Где?
— Ну, помнишь, когда ты сидел там, за дверью и разговаривал с домом? С домом Алкалаев? Ты сказал, что тут есть тайник, куда старый Алкалай прятал муку в голодные годы. Где он? Я все половицы простукала — нету.
Габриэль улыбается.
— Нет, Энджи, не так прост был старый Алкалай. Только дурак делает тайник под полом, куда любой бандит полезет прежде всего.
— Ах, так! По-твоему, я — бандит? — Она шутливо тыкает в ребра острым кулачком. — Вот сейчас покажу тебе бандита, будешь знать!
— Нет, нет, — смеется он. — Ты не бандит, ты ангел. Ты мой ангел, моя Энджи.
Он берет ее узкие ладони, кладет их на свое лицо, шепчет, царапая запекшимися губами нежную кожу.
— Что, Габо? Что ты сказал?
— Это в стене, Энджи, за буфетом. Но тебе самой не найти. Придется мне спуститься, помоги.
Ей это совсем не нравится, но делать-то нечего. Они медленно, с передышками преодолевают коридор и лестницу.
— Знаешь, чего я понять не могу? — говорит она. — Как ты в таком состоянии дошел от Крушице до Травника, да еще лесом? Да еще и реку переплыл?
— Не знаю. Это, наверное, не я был. Все, что было — не я.
Они подходят к огромному буфету с темными сплошными дверцами понизу, массивным резным карнизом наверху и воздушной стеклянной горкой посередине. Он тут главный, этот буфет, и в горнице, и во всем доме — кто еще может сравниться с ним по царственному величию? Ну разве что комод…
Габриэль открывает нижнюю дверцу, приседает и, запустив руку глубоко внутрь, нащупывает невидимый рычажок. Что-то щелкает, и боковая доска выскакивает вперед — ненамного, сантиметров на пять, но этого достаточно, чтобы обнажить мощные петли — там, где буфет соприкасается со стеной. Габриэль выпрямляется и берется за правый край.
— Помогай, Энджи, не стой. Мне одному не сдвинуть.
Тихо звякают стаканы в горке. Медленно поворачивается огромный буфет, открывая отверстие в стене. Ах, хитер был старый Алкалай! Жаль, что не уберегла эта хитрость ни его самого, ни его семью… Вся стена за буфетом двойная — по всей своей трехметровой длине, во как! Стучи — не стучи, повсюду звучит одинаково. А что там в зазоре? Энджи берет свечку, заглядывает.
— Есть, Габо! Есть мука! И крупа, и консервы…
