Дело привычное, справишься. Поедешь в Сьон, в полицейскую школу, я с отцом уже говорила.
Так я стал полицейским, господин судья. В школе сначала скучал по дому, по свиньям, по деревенской жизни. Мне, поверите ли, ничего другого не надо, как только выйти поутру на крыльцо, да услышать, как коровы на лугу позвякивают своими бубенцами. И туман ползет по склону. И проснувшиеся свиньи зовут из хлева — задать им зерна и пойла. Лучше нету ничего в жизни, и не будет. Но пришлось привыкать. Школу я закончил плохо, среди последних, спасибо, что вообще закончил. Как распределять стали, то лучшие места, само собой, другим достались. Я не жаловался, это справедливо. Последний пришел — последний получай. Короче, заткнули меня в самую что ни на есть западную дыру, километрах в двухстах от родного моего Обервальда. Можно сказать, край света. Так далеко от дома я никогда в жизни не забирался.
Место называлось Лефлон — маленькая пограничная деревушка, где никогда ничего не происходило, не происходит и не произойдет. Так мне сказал начальник, вручая документ. В документе было написано, что я, Йозеф Швайншафер, направляюсь в населенный пункт Лефлон для исполнения обязанностей сельского полицейского.
— Не бзди, Швайншафер, — сказал начальник. — Место глухое, спокойное, даже такой болван, как ты, справится. Делать там нечего. В случае чего — составляй протокол. Тебя этому три года учили.
— В случае чего? — спросил я.
Начальник вздохнул:
— А я откуда знаю, Швайншафер? Ну, к примеру, кто-нибудь с крыши сверзится или руку сломает по пьяному делу. Кругом, марш!
И я стукнул каблуками, как меня учили три года, повернулся через левое плечо и вышел в свою новую жизнь.
Лефлон и сейчас невелик, а уж тогда и вовсе размерами не отличался. Три десятка домов, сто четыре жителя, включая младенцев, и трактир под названием «Корнетт». В трактире была терраса, которая выходила на одноименную гору. И ни одной свиньи в радиусе ста километров. Коров было много, это да, но коровы не в счет. Получалось, что пасти и в самом деле некого, кроме людей. И тут я впервые удивился мудрости моей матушки. Люди совсем не возражали, чтобы их пасли. Единственная разница заключалась в том, что свиньи боялись моей хворостины, а люди — моего полицейского мундира. Даже над фамилией никто не осмелился насмехаться. Короче, я немного осмотрелся и начал действовать слоями, по надежно проверенному методу. Если он подходил свиньям, то людям и подавно.
Как? Да точно так же, господин судья: месяц гоняешь, месяц — нет. До меня-то они там все жиром заросли, точь-в-точь, как кабанчики в хлеву, никакого к жизни интереса. Собрал я их вскоре после приезда и объявил, что теперь придется им по горам побегать — для защиты от воров. Кто-то начал умничать: мол, у нас воров отродясь не видали, но я был к этому готов. В любом стаде обязательно найдется свинья- баламут. Такую следует сразу научить уму-разуму, чтобы другие на ее примере поняли, что к чему.
— Хорошо, — говорю, — Верне. — А его Верне звали. — Хорошо, — говорю, — Верне. Завтра поедешь со мною в Мартиньи.
— Зачем? — говорит. А в Мартиньи-то ему ехать ох как не с руки — самый сбор винограда, каждая пара рук на счету.
— Ну как же, — говорю. — Ты ж не веришь. Вот я и покажу тебе воров в тамошней тюрьме. Кстати, на твоих лошадях и поедем. Я их временно реквизирую.
Начал он упираться, да как же полицейскому возразишь? На следующий день отъехали мы с ним подальше, взял я дубинку, да поучил того Верне уму разуму.
— Как? — говорю. — Все понял или дальше поедем?
— Понял, — говорит. — Давайте, — говорит, — возвращаться, господин полицейский.
И все, господин судья. С той поры все как шелковые ходили, все стадо. И в ночные дозоры, и забор строили, и дорогу ремонтировали на всякий случай. На какой случай? Ну как… а если подмогу потребуется из Монти вызвать? Или даже из Мартиньи? Как полицейская машина проедет? Вот то-то и оно… Крест большой поставили на краю деревни — четыре метра высотой, каменный. Лыжную трассу расчистили. А как же. Я ведь их не впустую гонял, а на общественно полезных работах. Месяц гоняю, месяц нет, все как положено, согласно расписанию. Сначала я Верне больше всех загружал, чтобы проверить, действительно ли он все понял. А как убедился — поставил его своим заместителем. Нет помощника надежнее, чем перевоспитавшаяся свинья-баламут.
Сначала они, понятное дело, постанывали. Зато потом спасибо сказали, когда стали в Лефлон гости наезжать — на крест посмотреть, да на террасе той посидеть. Лыжники, знаете, туристы всякие. Доход от них хороший. А туристу дорога нужна, без дороги — как он приедет, турист-то? Короче, в ножки мне кланялись, говорю без хвастовства. «Как, — говорили, — господин Йозеф, мы до тебя жили, не поймем…» Во как! Верне даже гостиницу небольшую построил. И все за какие-то пять лет, можно ли поверить? И каждый раз, как садились мы с ним пропустить стаканчик-другой, каждый раз, господин судья, поминал он добрым словом мою дубинку.
— Ты, — говорил, — Йозеф, отдай ее мне, я, — говорил, — повешу ее в холле моей гостиницы, над камином. Потому как без нее я бы так и лежал себе на боку. Отдашь, а? Я тебе другую куплю.
— Нет, Верне, — отвечал я ему. Солидно отвечал, как и положено облеченному властью человеку. — Не отдам. Казенное имущество, никак не могу.
Вот что значит хороший пастух, господин судья. Швайншаферы мы, а как же…
Мне никогда не нужно было от жизни чего-то из ряда вон выходящего. Я честный человек, господин судья. Обычный честный человек. Никогда не преступал закона, даже в самой малости… кроме одного, того самого случая… но об этом речь еще впереди. Я намеревался жениться и уже присмотрел себе симпатичную девушку в соседней деревне. Честно говоря, я женился бы и раньше, если бы был уверен, что осяду там, в Лефлоне. Наверное, так и надо было сделать. Но, понимаете, у меня появилось чувство, что мне по силам пасти намного большее стадо, чем то, что было в той маленькой деревеньке. Возможно, это просто гордыня. Но на самом деле, в Лефлоне все уже настолько шло своим чередом, что моего участия почти не требовалось. Деревня просто процветала сама по себе, согласно заведенному мной расписанию.
Однажды меня вызвали в Мартиньи, в полицейский штаб. Я был уверен, что речь пойдет о повышении. Увы, господин судья. Пастуха может понять только пастух. А мой начальник был, скорее, из категории свиней.
— Как дела, Швайнштайгер? — спросил он.
Я поправил: — Швайншафер, господин инспектор.
— Какая разница! — отмахнулся этот идиот. — Я вижу, что ты справляешься неплохо. Впрочем, в твоей дыре все равно ничего не происходит.
— Осмелюсь доложить, господин инспектор, — сказал я. — Швайнштайгер занимается просто разведением свиней, а Швайн…
Но он не дал мне закончить, а заорал, как недорезанный поросенок.
— Молчать! — заорал он. — Еще не хватало, чтобы каждый болван начал мне возражать! Молчать, ты, хряк! Молчать!
Он повторил это раз десять, хотя я не пытался вымолвить ни слова, а просто стоял, опустив голову, как понурая свинка перед забоем. Я понимал, что с моей карьерой покончено, и это даже вселяло некоторое облегчение. Теперь можно было без лишних сомнений жениться на Луизе и окончательно осесть в Лефлоне. По крайней мере, там меня уважали, и никто не осмеливался повышать голос в моем присутствии.
— Слушай, — сказал начальник, наоравшись. — И молчи!
Я на всякий случай еще ниже склонил голову, подставив ему загривок. Помню, у меня мелькнула мысль, что если заколоть меня именно сейчас, то сало получится хорошее, слоями.
— Сейчас многие рвутся через нашу границу, — сказал начальник и вытер пот со лба. — В основном из Германии. Понял?
Я кивнул. Молча, чтобы не раздражать инспектора.
— Что ты молчишь, идиот? — заорал он.
— Понял, господин инспектор, — пролепетал я. — Рвутся через нашу границу.
— Кто рвется? — вкрадчиво спросил он.
— Многие, — сказал я.
