землях? Даже если бы они хотели убежать, им просто некуда было деться! Некуда! Некуда! Что же им оставалось делать? Бороться! Они объявили войну Европейскому Рейху. Естественно, не своими руками. Они никогда не делают ничего своими руками. Они мобилизовали на помощь изобретенные ими же Советы. Они привели к власти Рузвельта и втравили в войну Штаты. На полях сражений лилась кровь немцев и американцев, бельгийцев и русских, англичан и французов. На первый взгляд это выглядело, как война Европы против России и ее англосаксонских союзников.
Так я и предполагал, пока не понял, что ошибаюсь. Это была война Объединенной Европы против Мирового Еврейства. Именно так представляли себе это столкновение Гитлер и его европейские единомышленники. А коли так, то по логике вещей получается, что все концентрационные лагеря без исключения являлись лагерями военнопленных. Военнопленных, а не гражданских лиц, даже когда речь шла о детях. Кому-то подобное разделение может показаться малозначащей игрой в термины, но с точки зрения «Красного Креста» оно было необыкновенно важно, поскольку в таком случае еврейские заключенные концлагерей автоматически подпадали под действие Женевской конвенции о военнопленных.
Но вернемся к Терезиенштадту. Как говорил мой ванзейский приятель Генрих Брайтнер, этот экспериментальный проект являл собой жест доброй воли, возможно даже — руку дружбы, протянутую сражающейся Европой своему непримиримому врагу. Европа как бы говорила евреям: вот вероятное решение вопроса, не связанное с депортацией. Вам не придется отправляться на Мадагаскар, в Антарктиду или в пески Палестины. Взгляните — вот компромиссная модель, которая, вполне вероятно, всех устроит, хотя бы временно — чисто еврейский город с собственной автономной жизнью, включая самоуправление. Как ни посмотри, Ваша честь, это было великодушное предложение. На взгляд Брайтнера, даже чересчур великодушное. Для того ли проливали кровь лучшие сыны Европы, чтобы на ее теле остались, пусть тщательнейшим образом изолированные, но все-таки язвы? Но Гитлера выводила из себя развязанная евреями мировая бойня. Он рассчитывал на передышку для того, чтобы продолжить борьбу другими, мирными, пропагандистскими средствами. В этой ситуации Терезиенштадская модель представляла для него особую важность. Он как бы сигнализировал миру: люди, смотрите, я готов к компромиссу! Прекратите кровопролитие! Прекратите слушать еврейскую пропаганду! Это не ваша война!
Я услышал подробности о жизни в Терезиенштадте летом 43-го года от его тогдашнего коменданта, штурмбанфюрера Антона Бюргера, который оказался приятелем Брайтнера по школе СС. Антон обладал первоклассным чувством юмора, и во время своих наездов в Берлин немало развлекал нас своими рассказами о еврейском городе. По его словам, в городе работали магазины, кафе и даже банк, где жители могли хранить свои сбережения, заработанные на этот раз не плутократством, а общественно-полезным трудом. Терезиенштадские деньги, естественно, имели хождение только внутри крепостных стен — город тщательно охранялся. Кстати, вся охрана состояла почти исключительно из чешских жандармов.
Мы с удивлением слушали о футбольных матчах, о нескольких оркестрах — симфонических и даже джазовых, о поставленных в городе операх и прочих несуразностях, абсолютно не вязавшихся с нашим представлением о концентрационном лагере. В рассказах Бюргера Терезиенштадт скорее напоминал курорт, чем европейский город в самый разгар войны. Работой евреев тоже особенно не утруждали — насколько я помню, они клеили картонные коробки или что-то в этом роде. Брайтнер очень этим возмущался. Да и я, честно говоря, досадовал — продовольственные посылки, посылаемые в Терезиенштадт, было бы куда уместнее отправлять в другие, более подходящие места.
— Надо будет как-нибудь заехать к тебе, Антон, — говорил я Бюргеру. — По джазу я соскучился.
Тогда по молодости лет я обожал джаз, Ваша честь, а в Берлине эту музыку не жаловали из-за ее дегенеративных корней.
Бюргер смеялся:
— Джаз-то у них есть, да только высидишь ли ты на концерте?
— А почему нет?
— Да потому что музыканты кишат блохами, вшами и прочей живностью! Уже через десять минут ты начнешь чесаться, как сумасшедший.
Да, да, Ваша честь. По словам Антона, никакие его старания не могли заставить обитателей Терезиенштадта соблюдать правила элементарной гигиены. Нелепые, грязные люди, живущие по странным правилам, обросшие паршой и идиотскими слухами… Бюргер рассказывал, что когда прибыл транспорт подростков с востока, то они сначала наотрез отказывались входить в душевые — приходилось заталкивать прикладами и пинками. Почему? Оказалось, что кто-то им наплел, что в душевых вместо воды пускают газ! Можете себе представить? Обычная гигиеническая процедура ассоциировалась у этих несчастных со смертью!
После войны я читал россказни о том, что терезиенштадские вши и связанный с ними тиф стали следствием ужасающей тесноты. Что, мол, в пространство, где до войны проживали семь тысяч человек, нацисты втиснули чуть ли не в десять раз больше. Глупости! Во-первых, во время инспекции я видел превосходные четырехъярусные нары, так что планирование и использование свободного места было произведено самым тщательным образом. А кроме того, ну и что ж, что тесно? Что, от этого надо разводить вшей? Просто, если хотите знать мое мнение, этот народ не привык мыться. Уже только за одно это стоило бы их изолировать — говорю вам, как представитель «Красного Креста», имеющий некоторое представление о том, что такое общественная гигиена.
Вообще вся история нашего визита обросла совершенно невероятными легендами. Так, пишут о том, что якобы инспекция была произведена по просьбе Дании и Швеции. Что, мол, король Христиан глаз по ночам сомкнуть не мог от беспокойства о судьбе неполных пяти сотен датских евреев, депортированных в Терезиенштадт осенью 43-го. Что, мол, датчане так по ним соскучились, что от расстройства перестали сбивать свое прославленное масло… Это надо же изобрести такую чушь! Правда же заключается в том, что и король спал спокойно, и датчане свое масло сбивали, исправно поставляя его воюющей Европе, и никому — слышите, никому — не было ровным счетом никакого дела до слухов о якобы имеющем место массовом уничтожении евреев, слухов, которые сами же евреи и распускали. Никто и ухом не вел — ни Америка, ни Россия, ни Англия, ни Ватикан. Потому что не верили, и правильно делали.
Не верить-то они не верили, но в пропаганде своей использовали эти слухи на полную катушку. Так что единственными, кто оказался заинтересованным в терезиенштадской инспекции, были оклеветанные с ног до головы СС и политическая полиция — гестапо. Они надеялись, что истинное положение дел еще можно довести до ушей одураченного мира, что еще возможно противопоставить правду — клевете, а честь и достоинство — лживой пропаганде. В то же время инспекция по их собственной инициативе выглядела бы инсценировкой. Требовался формальный запрос по линии «Красного Креста». Но в том-то и дело, что проходил месяц за месяцем, а запроса не было! Ни от стонущей по поводу так называемых нацистских злодеяний Би-Би-Си, ни от «обеспокоенного» американского госдепартамента, ни от жирных администраторов Джойнта!
Дошло до того, что ко мне обратились напрямую высшие чиновники германского МИДа с просьбой посодействовать в организации инспекции. Но в отсутствие внешнего запроса и я не мог ничего предпринять. Мы искали малейшую зацепку, но прошла масса времени, прежде чем она и в самом деле нашлась. Один из депортированных датских евреев успел заблаговременно отправить свою семью в Швецию. Узнав о его депортации, жена обратилась в шведский «Красный Крест» за информацией. Те переслали запрос своим датским коллегам, а последние — нам, в Берлин. Таким образом долгожданный толчок произошел. Гиммлер вздохнул с облегчением и дал Бюргеру приказ готовиться к визиту. Конечно, его невозможно было провести немедленно — такие мероприятия требуют длительной подготовки. Немцы слишком долго ждали возможности быть услышанными, чтобы позволить каким-нибудь нелепым случайностям разрушить все дело.
В марте 44-го Генрих представил мне нового коменданта Терезиенштадта — оберштурмфюрера Карла Рама. Видимо, административные способности Бюргера показались Гиммлеру недостаточными для столь важной задачи. Рам понравился мне с первого взгляда. Австриец, среднего роста, элегантный, с безукоризненным вкусом, он сильно отличался от весельчака Антона своим задумчивым, несколько даже замкнутым видом. Лоб мыслителя выдавал незаурядные способности. Это был, вне всякого преувеличения, блестящий интеллектуал с огромным творческим потенциалом. Ах, Ваша честь!.. Сколько пользы принесли бы человечеству эти замечательные люди, если бы колесо фортуны повернулось иначе! Мог ли я себе представить, глядя на Карла, что всего через какие-то три года его вздернут на виселице тупые чешские
