Нико вздрогнул так, что кровать затряслась. Но его нрав был сильнее благоговения.
– Может быть, я найду другую женщину. Может быть, мне будет уже все равно, вернешься ли ты.
– Может быть, – согласилась она спокойно и холодно.
Он вскочил на ноги.
– И тебе все равно? – закричал он.
Она подняла на него глаза. Вспомнила, как впервые увидела его: тень в неверном свете, явственно качающаяся. Тогда была боль от ран и изнеможения. Теперь снова была боль, и если раны были сердечные, тем глубже они были.
Но не глубже, чем ее собственные.
– Твой брат будет царем Египта, – сказала она. – Ты знаешь об этом?
– Что?! – Она выбила его из равновесия.
– Я видела, – сказала она. – Твои глаза как магическое зеркало.
Он зажмурился.
– О боги! Я бы хотел возненавидеть тебя. Тогда все было бы гораздо проще.
– Ты меня даже не боишься.
Глаза его распахнулись.
– С чего бы?
Она согнула палец. Ее тень выступила вперед. Ухмыльнулась в лицо Нико.
Он ответил такой же ухмылкой. Тень обиженно закрыла пасть.
– Это твой настоящий вид, – спросил он у тени, – или есть другой, в котором ты родился?
Тень покосилась на Мериамон. Глаза ее смеялись.
Мериамон не видела ничего смешного. Ее сердце рвалось с Александром в Азию. Ее тело рвалось остаться с этим бесстрашным глупцом и не отпускать его никуда.
Она не знала, как быть. Вряд ли она сумеет… он никогда…
А почему бы и нет?
Она стояла. Они возвышались над ней оба – тень и человек. Она протянула руку, прижала ее к груди Нико. Она смотрела ему прямо в глаза, она надеялась.
– Я отправляюсь с Александром, – сказала она. – Ты отправляешься со мной.
– А если нет? – Он удивленно поднял брови.
– Ты поедешь.
– Как? Заставишь меня своей магией?
– Потому что ты меня любишь.
– Если ты меня любишь, останешься в Египте.
– Нет, – сказала она.
Если он глуп, то решит, что она его не любит. Он вырвется, разгневается и убежит.
Он поднял руку. Тень насторожилась. Он взял ее руку, повернул ладонью вверх. Там еще оставался след от камешка, поранившего ее по дороге в Сиву. Наверное, он никогда не исчезнет. Это будет напоминанием.
– С такой волей ты могла бы править миром, – сказал он.
– Это Александр, – ответила она.
– И ты. – Он выглядел рассерженным. Обиженным. – Что мне сделать, чтобы заставить тебя понять?
– Идем со мной.
– Вернемся ли мы?
Ее сердце дрогнуло. Она сохранила бесстрастное лицо.
– Я же сказала, что да.
– Тогда ладно, – сказал он. – Если мы вернемся, и ты обещаешь – своим торжественным словом, – что мы будем жить в Александрии и строить ее, и делать ее прекрасной…
– И будем там как цари?
– Как простые добрые горожане, – ответил он. – Ты обещаешь?
– Клянусь своим именем, – ответила Мериамон.
– Тогда я иду, – сказал Нико. Его гнев испарился. Его улыбка цвела и сияла. – Мы будем величайшей армией из всех, какие когда-либо были. Наш царь – величайший из всех царей. Мы пройдем от горизонта до горизонта. Мы завоюем весь мир.
«По крайней мере, – подумала Мериамон, – солидную часть его».
Она закрыла напоминание о боли. Она ее больше не видела. Нет. Когда придет другой день, не тот, что озарял небо сейчас, и она будет стоять в другом Великом Доме, в Зале Двойной Истины, судьи будут взвешивать чистоту ее сердца.
Она улыбалась, широко, как она заметила.
– Мы завоюем мир, – согласилась она. – Завтра. Сегодня ночью… что еще от ночи осталось…
– Сегодня ночью, – сказал Николаос, – мы завоюем Египет.
«Честно, – подумала Мериамон. – Египет, в конце концов, завоевал Македонию. И снова завоюет, и снова – пройдут года и миры».
Даже Взвешиватель Сердец назвал бы это справедливым.
