плечи.
— Это всего лишь кучка ревнивых детей. Несмотря на всю их болтовню, они знают правду так же хорошо, как и мы. — Но в чем заключается правда? — спросил Хирел. — А как ты думаешь?
Хирел быстро и нервно тряхнул головой, словно отбрасывая назад свои некогда винные великолепные кудри.
— Правда заключается в том, — взорвался он, — что я — потаскун и шпион, я был твоим пленником и замыслил твое убийство, и стоит тебе сказать слово, одно только слово, как я окажусь в твоих объятиях. — Он уставился пылающим взглядом в лицо трусливо молчащего Саревана. — Да, я ничего не могу с собой поделать. И меня это вовсе не радует! Я — худший из дураков. Я воспользовался тобой и управлял тобой, потому что, кроме тебя, никого не было. А потом я доверился тебе. Я понял, что не могу ненавидеть тебя, даже когда мне казалось, что ты предаешь меня. И теперь я пропал окончательно. Я мог бы стать твоим любовником, я с радостью стал бы им, не требуя даже вознаграждения, положенного шлюхе. Но в конечном счете я остаюсь тем, кем рожден. Высоким принцем Асаниана. И твои родственники это знают. Они все прекрасно поняли. Я мог бы любить тебя без оглядки — и предать с глубоким сожалением, пусть даже это стало бы причиной твоей смерти.
— Аварьян, — тихо сказал Сареван. — Милосердный Аварьян. Я и не предполагал…
— Как же ты наивен! — сказал этот не похожий на ребенка ребенок, стряхивая слабые руки Саревана со своих плеч. — Ты что-то замышляешь, и я знаю, что это должно быть. Мне кажется, что это совершенное безумие. — Но ты не можешь остановить меня. — Даже если бы и мог, то не стал бы этого делать. Я сделал бы все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Но хочу предупредить тебя: я не стану предавать свою империю, и бог, которому ты дал обет, для меня ничего не значит. Внезапно Сареван рассмеялся.
— Я воспользуюсь представившимися мне возможностями. Если я выиграю этот ход, в предательстве не будет необходимости. Если меня ждет поражение, то вряд ли я останусь в живых, и тогда меня ничто не будет волновать.
— Вот в этом-то и суть, разве нет? Лишившись своей силы, ты не видишь цели в жизни?
— Нет, я вижу одну цель и преследую ее. Позволь мне идти, господин? — насмешливо спросил Сареван.
Хирел так же насмешливо наклонил голову. Улыбнувшись и блеснув золотой меткой на руке, Сареван покинул его.
Это было бегство, но бегство от плохого к худшему. Накопленных Сареваном сил было пока недостаточно, чтобы добраться до того места, куда он хотел попасть. Он задержался в боковой комнатке возле покоев отца, устроившись в потайной нише, где мог спокойно передохнуть. Людской поток не докатывался сюда, хотя слуги сновали повсюду, спеша по своим делам.
Он уже собрался идти дальше и вдруг застыл в своей нише, скрытой гобеленами. Торопливые шаги, звук задвигаемого засова, приглушенный смех, рассыпавшийся на два голоса: низкий мужской и нежный женский. Остальное было понятно — пара любовников пребывала в неземном блаженстве.
Сареван не знал, смеяться ему или громко вздыхать. Перед ним не было других дверей, кроме той, за которой скрывалась парочка, и чтобы выбраться, ему пришлось бы пройти мимо них. Ему не хотелось подслушивать и подсматривать за их возней. Они были слишком счастливы. Он заткнул уши и зажмурился. Перед его внутренним взором стоял улыбающийся Хирел, превратившийся в девушку, нежную и бесстыдную. Сареван поспешно начал читать первую из Молитв Наказания с ее девятью заклинаниями телесной боли.
Возня любовников закончилась раньше молитвы. Отняв руки от ушей, Сареван услышал лишь тишину. Он подождал, затаив дыхание. Ни малейшего движения. Ни единого слова. С величайшей осторожностью он отвел завесу в сторону.
У него захватило дух. Они все еще были там, в гнездышке из ковров. Голова женщины лежала на плече мужчины; его рука запуталась в ее волосах. Если бы она встала, то волосы упали бы до колен, заливая спину огненной волной, такой же яркой, как у самого Саревана.
Он отпрянул назад в свое убежище, зажав руками рот. Вот так любовники! Ситуация была пикантной: император и императрица Керувариона, женатые уже двадцать лет и назначающие друг другу тайные свидания, словно дети, и их сын, оказавшийся в ловушке и ставший невольным свидетелем их встречи. Узнай об этом Элиан, она пришла бы в ярость. Саревану хотелось все же надеяться, что в конце концов она рассмеялась бы.
Она что-то сонно и нежно пробормотала. Сареван, собравшийся было выйти из своего укрытия и обнаружить себя, замер.
— Здесь никого нет, — сказал Мирейн, — и у нас еще достаточно времени, прежде чем меня начнут искать. Я сказал им, что намерен прогуляться вместе с Бешеным. Элиан тихонько засмеялась.
— Тебя-то никто не осмелится побеспокоить. В этом я всегда завидовала тебе. Потому что в поисках меня они прочешут все коридоры.
— Ну и пусть. — Это прозвучало повелительно, но со скрытой улыбкой. — И куда же ты так торопишься?
— Ты не даешь мне времени объяснить. Ты горяч как мальчишка, а ведь тебе уже достаточно лет, чтобы образумиться.
— Бросьте, мадам. Разве седобородому старцу не дозволяется получить то удовольствие, на которое он еще способен? Элиан фыркнула.
— Даже если бы у тебя была борода, которой, к моей радости, у тебя пока нет, в ней не нашлось бы достаточно серебра, чтобы купить ночь в армейском обозе.
— Этим утром, — сказал Мирейн, — я обнаружил серебряную нить. — Где? — Здесь.
— Я не вижу… — Она осеклась, и вновь началась веселая возня, полная его смеха и ее притворного негодования. — Ах мошенник! Это же серебро из твоей мантии.
— Другого у меня нет. Я старею не слишком изысканно, любовь моя. Я все еще думаю, что молод. — Так и есть!
В ответ на ее неистовство Мирейн улыбнулся. — Еще никогда в тебе не было столько страсти. Чего не скажешь о твоей красоте. Элиан зарычала, и он рассмеялся.
— О тщеславие! В молодости ты ничего собой не представляла по сравнению с тем, кем стала в пору зрелости. Тогда мужчины вздыхали по тебе. А теперь в твоем присутствии они теряют сознание.
— Действительно, — пробормотала она. — Все эти идиоты лежат у моих ног в ослеплении. Хотя один или двое… если бы ты не был так бешено ревнив… — Да когда это я…
— А когда ты не ревновал? Один только Вадин у тебя вне подозрений: мир не знает другого мужчины, столь верного в браке и столь безупречного по отношению к названой сестре. Но стоит кому-то другому хотя бы краешком глаза взглянуть на меня, как ты начинаешь метать громы и молнии.
— Это было всего один раз, — сказал он, — и очень давно. К тому же у меня был повод. — Он помолчал и спросил вполголоса: — Элиан, ты жалеешь? Ты жалеешь о том, что сделала именно такой выбор и осталась со мной, а принц вернулся в Асаниан?
Ее голос звучал еще тише, чем голос Мирейна. — Иногда я удивляюсь своему выбору, но еще ни разу не пожалела о нем. Ты — воплощение всех моих желаний. — И даже мой проклятый характер? Даже наши ссоры? — А чего стоила бы жизнь без доброй драки? — Возможно, пару раз он бы тебя и шлепнул. Он никогда не был таким пресным, каким казался.
— Он вовсе не был пресным! Он был очень мягким. В тебе этого качества нет, Мирейн. Ты проявлял нежность ко мне и к Саревану, когда он был маленьким, но мягкости в тебе не было никогда.
— Зиад-Илариос так же мягок, как спящий лев. Его сын гораздо больше похож на него, чем можно предположить, хотя мои глаза и разум подсказывают мне, что он не столь изнежен. Жизнь оставила шрамы на этом ребенке. Он получил свежие раны, но есть и старые, очень глубокие. Он будет сильным императором, если не сломается до того, как взойти на трон.
— Если бы ему суждено было сломаться, то это уже случилось бы. Ты знаешь, чего ему стоило доставить к нам Саревана?
— Я знаю, что это произошло не совсем по его воле, — сказал Мирейн.
— Ни он, ни другие даже не представляют себе, как мало зависело от его воли. На нем и на его отце
