оказалось усидеть на его спине, и Хирелу пришлось изо всех сил сжимать коленями гибкие бока. Зверь бежал ровно, и ни одно копытное животное не могло бы соперничать с ним в скорости и выносливости. Хирел даже ухитрился осторожно пригнуться и лечь ничком, используя вместо подушки крепкую кошачью макушку между мягкими ушами.
Успокоившийся и почти довольный, он лениво смотрел по сторонам, ни на чем в особенности не останавливая взгляд. Деревья. Вспышки солнечного света. Все тот же ручей: один раз из него напился Юлан, один раз Сареван наполнил флягу. Жрец доглядел довольным, словно для него этот быстрый бег дело приятное и привычное. Иногда он клал руку на спину кота, но ни разу не дотронулся до Хирела.
Солнце садилось. Лес стал редеть, и за ним открылись холмы и красная лента дороги. На низком, но обрывистом холме возвышалась стена, а за ней — город, выглядевший довольно жалко: казарма, несколько лачуг и домов, скудный рынок, кузница и винная лавка. В самом центре города стоял маленький, но непременный храм.
Их заметили задолго до того, как они достигли ворот. Ребенок, пасший возле дороги стадо длинношерстных овец, оглянулся, его глаза расширились, и он принялся бешено размахивать руками, пронзительно крича: — Са'ван! Са'ван ло'эндрос!
Крик был подхвачен другими детьми, которые, казалось, выросли из-под земли. Они высыпали из-за ворот и окружили Путешественников, танцуя вокруг них; одни повисли на Сареване, другие облепили Юлана. Уставившись на Хирела, дети принялись о чем-то болтать, но, поскольку он не удостоил их ответом, они забыли о Нем. Затем подошли дети постарше, с чувством собственного достоинства, но не менее восхищенные, и защебетали на своем варварском наречии. Сареван что-то ответил, улыбаясь и даже смеясь, и посадил на каждое плечо по ребенку, а еще с полдюжины тянули его за рубашку. Несомненно, его здесь знали.
Хирел все еще находился на спине Юлана. Он устал, тело его болело, но никто не обращал на него внимания. Все собрались вокруг жреца. Ни одного цивилизованного человека в толпе, а стражники в доспехах не делали ни малейшей попытки разогнать сборище. Совсем наоборот. Те немногие, кто присоединился к остальным, глядели на них снисходительно.
Несмотря на то что люди напирали, Сареван двигался с удивительной легкостью, как и Юлан чуть позади него, несущий на спине Хирела и одного или двух дерзких ребятишек. Какая-то крошечная загорелая девчушка, голая и скользкая как рыбка, решила избрать Хирела в качестве подпорки, невзирая на его застывшую гримасу. Ее никак нельзя было назвать чистой. Очевидно, она барахталась в грязи вместе с собаками. Она вцепилась в Хирела как пиявка, а он был слишком потрясен и оскорблен этим, чтобы отшвырнуть ее.
Наконец они оказались перед храмом, и народ отхлынул Храм был маленький, однако мог похвастать настоящей жрицей. Ее сопровождали двое серьезных большеглазых детей в коричневых одеждах — послушников, которые могли принадлежать к любому полу, но, возможно, более высокий ребенок с полными красивыми губами был девочкой. Оба они во все глаза таращились на Саревана, словно на бога, спустившегося на землю. Жрица, маленькая пухлая женщина с красивой золотистой кожей, как у асанианской леди, одарила его улыбкой и парой слов, а он поклонился в знак уважения. Ее рука на мгновение задержалась на его огненной голове, благословляя. По-видимому, она была благородного происхождения, и ее хорошие манеры врожденные.
Отчасти по собственной воле, отчасти из-за усталости Хирел соскользнул со спины Юлана и прислонился к его теплому сильному плечу. Девочка, лишившись опоры, без труда удержалась на спине кота, но ее рев привлек к себе внимание множества людей. Хирел выпрямился, когда на него устремились все эти темные глаза на смуглых лицах, и глаза Саревана — самые темные из всех, и янтарный взгляд жрицы — свидетельство древней благородной крови. Такой же, как его собственная Она поняла, кто он такой. Она должна была понять это.
Сареван заговорил, и все глаза с предельным вниманием вновь обратились к нему. Говорил он недолго, затем повернулся к Хирелу.
— Пошли, — сказал он по-асаниански и, когда Хирел открыл рот, чтобы возразить, добавил: — Можешь оставаться, если хочешь. Здесь никто тебя не тронет. Но я намерен поесть и отдохнуть. Хирел резко выдохнул: — Очень хорошо. Веди меня.
Толпа людей, сопровождавших путешественников, не сделала попытки проникнуть за ворота, хотя несколько детей громко возмутились, потеряв своих «верховых животных». Сареван приостановился, чтобы рассмешить их. Когда за их спинами захлопнулись ворота, он и сам улыбался.
— Ах, мальчик, — сказала жрица, говорившая по-асаниански значительно лучше, чем Сареван. — Ты умеешь находить с детьми общий язык. Сареван пожал плечами и усмехнулся.
— Это им удается находить общий язык со мной. — Он положил руку на голову Юлана и коснулся плеча Хирела. — Эти двое нуждаются в еде, а у одного из них на теле раны, на которые тебе стоило бы взглянуть.
Хирел смирился с тем, что она прикоснется к нему, тем более что Сареван оставил их в комнате внутреннего храма, а сам вышел вместе с послушниками. Жрица не стала бесцеремонно срывать с него одежду, она аккуратно и благопристойно раздела его, стоя у него за спиной. Затем вымыла его с помощью губки и ароматной воды и обернула полотенцем поясницу. После всех испытаний, выпавших на долю Хирела, это простое соблюдение приличий чуть не довело его до слез. Он боролся с ними, комкая в руках край своего одеяния, пока не смог повериться к ней лицом.
Жрица осторожно и без лишних вопросов осмотрела его раны.
— Все чисто, — сказала она наконец, повторив слова Саревана.
На самые глубокие царапины она наложила свежие повязки, а более мелкие оставила подсыхать и накинула на Хирела мягкую легкую рубашку. Когда она расправляла складки, пустая комната, в которой они находились, словно наполнилась сиянием.
Это всего лишь вошел Сареван. Он выкупался: его волосы были распущены и курчавились, борода спуталась; на нем оказалась рубашка, почти такая же, как у Хирела. Входя, он снова повязал ленту своего странствия. Его быстрые глаза скользнули с лица жрицы на Хирела и обратно. — Ты сделал все как надо, — сказала женщина. Жестом велев им обоим следовать за ней, она провела их через прихожую во внутренний храм, а потом через маленький Внутренний дворик с садиком — в небольшое помещение под открытым небом, где на свежем вечернем воздухе их ждали послушники с едой. Раньше принц Хирел счел бы подобное пиршество жалким, сервировку — слишком простой и неизящной, но сегодня все это показалось ему таким же великолепным, как банкет для высокородных господ в Кундри'дж-Асане. Не важно, что ему предстояло разделить трапезу с варваром и женщиной. Хирела мучил поистине королевский голод, его желудок впервые проявлял снисходительность, к тому же жрица оказалась превосходной собеседницей.
Звали ее Орозия, и она происходила из древнего рода Виникарьяс из восточного Маркада.
— Нельзя сказать, что мои близкие обрадовались, когда услышали, что я исповедую эту веру. — Орозия отпила немного удивительно вкусного вина и отщипнула кусочек сыра. — Не пристало дочери знатного рода поддаваться суевериям востока. А уж обет жрицы… просто ужас! — Она рассмеялась, и в смехе ее проскользнула легкая горечь. — Бедный мой отец! Когда я явилась к нему в ожерелье и с косичкой, готовая к странствию, это чуть не убило его. Как он должен был объяснять это равным себе? И как после этого мог высоко держать голову при дворе?
— Он оказался трусом, — сказал Хирел. Жрица склонила голову, внезапно став серьезной. — Нет, мой отец не был трусом. Он был лордом Среднего двора, а предки его занимали даже более высокое положение, и он заботился о чести семьи. В то время я была молода и жестока и сгорала от любви к моему богу, а отец насмехался над ним как над вздором и суеверием. Он был глуп, а я еще глупее, и нам не удалось остаться друзьями. Через год он умер.
Хирел неотрывно смотрел в свой кубок, выполненный из простого дерева, как и вся остальная посуда, и ничем не украшенный. Бесформенная неуклюжая шапка Саревана сползла ему на глаза, заслоняя все вокруг. Он с яростью отбросил ее. Холодный воздух обжег его обритую голову.
— Мои братья через год не умрут. Они будут обриты, заклеймены и кастрированы, как они собирались поступить со мной, и проданы в рабство на юг. — Он поднял глаза. Послушники исчезли. Жрец и жрица спокойно смотрели на него.
