столиком. Тут же к нему подбежал официант и почтительно склонился в поклоне.
И пока двое художников продолжали свой бесконечный спор, третий внимательно приглядывался к только что вошедшему человеку, перед которым расторопный официант уже поставил высокий стакан с молоком. Художник, наблюдавший за ним, положил руку на плечо одному из своих приятелей и тихо сказал:
— За вашей спиной сидит пожилой господин и пьет молоко. Взгляните на него, друзья.
— Что за птица? Я где-то видел это лицо.
— Шведский промышленник Ивар Свенсон собственной персоной.
— Спичечные фабрики и свиные бойни?
— И алмазные копи в Африке.
К столику Свенсона быстро подсел Артур в щеголеватом костюме в полоску и положил перед ним какую-то телеграмму. Свенсон неторопливо поднес ее к глазам и, проглядев текст, сказал:
— За этим прохвостом, как говорят русские, нужен глаз да глаз… После этой истории… с Пинтуриккио я ему не верю.
— Вы ничем не рискуете… — чуть скривив губы в улыбке, сказал Артур. — И потом… ждать осталось совсем недолго. Если же вы, патрон, не верите и мне…
— Не горячитесь, Артур, это вам не идет… ваш стиль — сдержанность.
— Пожалуй, вы, как всегда, правы, патрон.
Артур взял со стола телеграмму, сунул ее в боковой карман и, поднявшись, церемонно раскланялся:
— Честь имею!
Художники все еще разглядывали Свенсона.
— Что он здесь делает, у нас в Париже, этот бандит?
— Скупает все, что попадается под руку. Он возвращается из Рима, где, говорят, приобрел картины Джотто и Перуджино.
— Постой-ка, Серджо… Не он ли наложил руку на какую-то крупную русскую коллекцию?
Тот, которого назвали Серджо, кивнул:
— Он. Это довольно темная история. Пользуясь тамошней неразберихой, какие-то негодяи похитили коллекцию и вот теперь сбывают ее этому… знатоку искусства.
— Но ведь это же уголовное дело! Грабеж!
— Этот господин не так прост, — все еще продолжая смотреть на Свенсона, сказал Серджо. — Он не станет демонстрировать эту русскую коллекцию. Он просто спрячет ее.
— Ты хочешь сказать, что никто, кроме него, так и не увидит ее?
— Во всяком случае, нас с тобой он не пригласит.
Третий художник, до сих пор не проронивший ни слова, спросил:
— Он что-нибудь понимает в искусстве, этот мясник?
Серджо рассмеялся:
— Спроси у него.
— Ну что ж, спрошу.
Он поднялся и подошел к столику Свенсона:
— Господин Свенсон, если не ошибаюсь?
— Допустим… — настороженно кивнул Свенсон.
— Вы что-нибудь понимаете в живописи, господин Свенсон?
Свенсон чуть прищурил глаза и поднял монокль.
— С кем имею честь?
— Дино Моллинари, художник.
Свенсон презрительно поджал губы:
— Моллинари? Не слыхал.
Дино подошел еще ближе к Свенсону.
— Я вас спрашиваю — вы что-нибудь понимаете в живописи, господин мясник?!
Свенсон поднялся и крикнул официанту:
— Меня оскорбляют! Уберите его!
Дальше все произошло так молниеносно, что подбежавшему официанту только и осталось, что помочь Свенсону вытереть молоко, которое выплеснул ему в лицо Дино Моллинари.
— Вот моя визитная карточка, — под общий смех посетителей кафе сказал Дино, положив ее на стол перед Свенсоном. — Теперь, я надеюсь, вы запомните мое имя!
Макар, огорченный неудачами, никак не мог смириться со своим поражением. И хотя ему было поручено совсем другое дело, он все еще думал только о том, как напасть на след похищенной коллекции, перебирая в уме в который уже раз все известные ему подробности дела. И поэтому он и не заметил, как оказался возле подъезда огромного желтого дома с колоннами. Здесь, среди бесчисленного количества табличек с названиями разных учреждений, его внимание привлекла к себе только одна. На слегка проржавевшей железке желтой краской было выведено:
ПЕТРОГОРТОП.
Петрогортоп, организация, снабжавшая Петроград топливом в эти трудные годы, заинтересовала Макара только потому, что теперь здесь работал тот самый матрос Петровых, который когда-то привез в Петроградский музей пустые ящики…
Макар постоял немного перед подъездом, бросил в урну недокуренную папиросу и открыл дверь.
Когда Макар вошел в кабинет Петровых, тот поднялся ему навстречу, крепко пожал руку и сразу же сказал:
— Дров я тебе не дам.
— А мне дров и не надо, — хмуро ответил Макар.
— И торфу не дам.
— И торф мне без надобности.
— А угля нет! — почему-то почти ликующе сказал Петровых. — Уголь только по ордерам Петросовета.
— Мне и угля не надо.
— Что ты ко мне ходишь? — снова усаживаясь за огромный стол, сказал Петровых. — Все я тебе рассказал. Все. Ничего больше не знаю.
Макар оглядел кабинет Петровых. Здесь в прежние времена была, вероятно, просторная гостиная барского дома. Макар подсел к столу Петровых, на котором, занимая чуть ли не половину всей поверхности зеленого сукна, стоял роскошный серебряный чернильный прибор с чернильницей в виде римской колесницы, запряженной четверкой лошадей.
Макар немного помолчал и, стараясь не глядеть в глаза Петровых, сказал:
— Да нет, я не по делу. Я так зашел. Проходил мимо… Дай, думаю, загляну к Петровых, как он там поживает…
Петровых облегченно вздохнул.
— Я теперь другим делом занимаюсь, — сказал Макар. — На Кирочной среди белого дня у одного известного артиста квартиру очистили. Все до нитки вынесли… В том числе бронзовые канделябры в стиле рококо.
Петровых протянул Макару пачку папирос. Оба закурили.
— Слушай, Петровых. Не по службе, а так просто… Может, еще что-нибудь вспомнишь? Кто еще, кроме перечисленных тобой лиц, присутствовал при реквизиции коллекции? Кто еще там был?
— Тьфу! — в сердцах сплюнул Петровых. — Что ты ко мне пристал — кто да кто? Ну, попугай еще присутствовал!
Макар опешил от неожиданности.
— Ты надо мной не издевайся. Какой такой попугай?
— Точно тебе говорю. Попугай. Не то ара, не то какаду. Старуха покойница сказывала, ему чуть ли не двести лет. — Петровых рассмеялся, припомнив что-то смешное. — Я его чуть не шлепнул, гада!
— За что?
Петровых затянулся и закашлялся.
— За что? А за то, что монархию пропагандировал. Государю, говорит, императору, пропади он пропадом, ура, говорит. Орет, что на митинге.
Макар вытаращил глаза.
— Государю императору? Не врешь?
— Слово в слово. Государю императору, говорит, ура! Я этого попугая на всю жизнь, можно сказать, запомнил.
Макар от удивления раскрыл рот, но тут же опомнился.
— На Фонтанке баржа… Номер семьсот семьдесят семь… Можешь узнать, чья она, эта баржа? — схватив Петровых за плечи, крикнул Макар.
— Ты что, полоумный?! — рассердился Петровых, сбрасывая руки Макара.
— Можешь ты узнать, чья она, эта баржа? — настаивал Макар.
— Тут и узнавать нечего. — Петровых на всякий случай отошел подальше от Макара. — Наша это баржа, гортоповская. Наша. Прошлой осенью застряла, там и стоит, на Фонтанке.
— Стоит?!
— Стоит.
— Ты можешь поручиться, что стоит?
— Могу, — сказал Петровых, теряя свою уверенность. — Во всяком случае, еще утром она была там.
— Была! Была, да сплыла! — крикнул Макар и бросился к двери.
Маленький буксирный пароход под гордым названием “Повелитель бурь” тащил баржу № 777 по Неве мимо деревянных домиков петроградских пригородов. Паровой буксир, весело попыхивая, уводил ее все дальше и дальше от Петрограда, а Маркиз тем временем, привязав себя на веревках к кранцам, старательно перекрашивал номер. Несколько уверенных мазков
