Маленький друг

— Обещаешь?

— Да, клянусь Богом!

— Два!

— Не слушай Гам. Бог ее знает почему, но она всегда старается все испортить. Делай что считаешь нужным, о'кей?

— Три!

Дэнни положил руку на плечо Юджину и, обернувшись на «транс Ам», быстро сказал:

— Посторожи дверь одну минуту, пожалуйста, не пускай его внутрь. — Он вбежал в трейлер Гам и достал ее пистолет двадцать второго калибра из жестяной коробки для крупы, сунул его за голенище сапога и аккуратно прикрыл штаниной джинсов. Снаружи раздались тяжелые быстрые шаги, и испуганный голос Юджина заверещал:

— Только посмей поднять на меня руку!

Дэнни едва успел выпрямиться, как дверь распахнулась и внутрь влетел красный от гнева Фариш. Он схватил Дэнни за шиворот и одним движением, как котенка, выкинул на улицу. Дэнни опять приземлился на четвереньки, и только сумел выпрямиться, как Фариш догнал его и, схватив за воротник, поволок к машине. Откуда-то сбоку появился плачущий навзрыд Кертис и попытался обнять Дэнни. Дэнни, задохнувшийся в тисках хватки Фариша, едва сумел выдавить из себя:

— До свидания, малыш, веди себя хорошо…

Тут Фариш распахнул водительскую дверцу и с силой втолкнул Дэнни внутрь.

— Заткнись и рули, — сказал он.

Крыша цистерны была гораздо более ветхой, чем она показалась Харриет в прошлому году. Доски посерели от времени, гвозди расшатались и кое-где даже выступали над поверхностью на пару сантиметров. В некоторых местах, там, где дерево совсем прогнило, зияли черные дыры. Сверху крыша была обильно усеяна белыми закорючками птичьего помета.

Харриет придирчиво осмотрела ее, стоя на лестнице, потом осторожно подтянулась и ступила на скрипучую поверхность. Вначале она решила доползти до остроконечной вершины, но неожиданно доска под ее ногой осела, и ступня Харриет провалилась внутрь. В ужасе она перенесла вес на соседнюю доску — та заскрипела и спружинила, и Харриет с бьющимся сердцем медленно отползла назад, на самый край крыши. Почему здесь так странно дышится? Кажется, что воздух разреженный, не насыщенный кислородом. «Может быть, у меня горная болезнь?» — с удивлением подумала Харриет. Она не очень ясно понимала, что это такое, но симптомы горной болезни, описанные в книгах об альпинистах, полностью совпадали с ее нынешними ощущениями. Черепичные крыши блестели в лучах солнца, с одной стороны поднималась темно-зеленая громада леса, в котором они так часто играли с Хилли, устраивали сражения и парады, кидали друг в друга комьями красной глины, рыли траншеи и метали импровизированные гранаты.

Харриет дважды обошла цистерну по балкончику, но не увидела никакой двери. Она уже подумала, что ее вообще нет, как вдруг заметила ржавую ручку — посеревшие доски были так хорошо пригнаны друг к другу, что дверь практически сливалась с поверхностью крыши. Харриет встала на колени и потянула ручку на себя — расхлябанные петли заскрипели, и дверь легко поддалась. Харриет с грохотом уронила створку двери на доски и заглянула внутрь.

Внутри было темно, оттуда несло тухлятиной. В застоявшемся, сумеречном воздухе стоял негромкий, какой-то интимный комариный звон. Сквозь дыры в крыше внутрь проникали редкие, карандашно-тонкие лучи света, они пересекались в тяжелом воздухе, выхватывая маленькие вихри пылинок. В самом низу темнела вода — густая и блестящая, как машинное масло, а в дальнем углу Харриет разглядела раздутый труп какого-то животного, плавающий на боку. Вниз вела разъеденная ржавчиной шаткая железная лестница, которая кончалась практически над поверхностью воды. Когда Харриет немного привыкла к темноте, она разглядела странный черный пакет, прикрученный несколькими слоями скотча к верхней ступеньке лестницы. Осторожно Харриет просунула ногу в дверь и потрогала его носком кроссовки. Пакет был довольно мягкий. После минутного колебания Харриет легла на живот и свесилась головой в дверной проем. Она протянула руку и ощупала пакет — никаких острых углов, содержимое пакета слегка перетекало под нажатием пальцев — это были явно не деньги и не оружие.

Харриет попыталась отодрать клейкую ленту, но она была прикручена намертво. Поняв, что ей не удастся даже подсунуть ноготь под края ленты, она разорвала ногтями несколько слоев полиэтилена и сунула палец внутрь. На ощупь опять полиэтилен! Белая пыль высыпалась из пакета и, медленно кружась, спланировала вниз, к черной маслянистой поверхности воды. Харриет завороженно следила за переливчатым блеском, который возникал, когда частицы пыли попадали в столбики света. Конечно, она прекрасно знала про наркотики из полицейских фильмов, которые каждый божий день крутили по телевизору, но то были понятные, легко опознаваемые предметы — самокруточные сигаретки, одноразовые шприцы или веселые разноцветные таблетки.

Внутри разорванного свертка что-то отсвечивало тусклым беловатым сиянием. Харриет нетерпеливо расширила пальцами дыру и тут же в испуге отдернула руку — ей показалось, что содержимое пакета шевелится, пульсирует в играющем свете тонких лучей. Приглядевшись, она поняла, что весь сверток был забит плотно прижатыми друг к другу маленькими белыми пакетиками, доверху наполненными каким-то порошком наподобие соли или сахара. Она вытащила один, уронив при этом в воду несколько соседних пакетиков. Они не сразу утонули, вначале немного поплавали, как полудохлые рыбы. Разорвав верх пакетика, она с любопытством поднесла его к носу и принюхалась — порошок был не вонючий, он слегка отдавал каким-то химическим запахом, немного напоминающим запах того средства для чистки ванн, которым пользовалась Ида. Ну, что бы это ни было, оно принадлежало ему, а посему должно было подвергнуться уничтожению. Размахнувшись, Харриет метнула пакетик вниз, а потом, не слишком задумываясь о том, почему она так поступает, начала методично опустошать сверток, пока все его содержимое не оказалось в воде.

Сидя в машине, Фариш слегка притих и, казалось, забыл о цели своей поездки. Все время, пока Дэнни вел ее через хлопковые поля, подернутые дымкой утреннего тумана и плавающих над ними пестицидных паров, он тревожно посматривал в сторону брата; Фариш казался совершенно расслабленным. Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и похлопывал по колену в такт уханью радиоприемника, время от времени издавая глубокий, блаженный вздох. Они мчались в сторону города, а из приемника неслись отрывистые вопли какой-то популярной группы. Дэнни вспомнил, как пару лет назад, когда он только что купил «транс Ам», они с Фаришем обожали прыгнуть в машину и помчаться по шоссе куда глаза глядят — один раз доехали до Техаса, в другой раз рванули в Индиану, просто так, наугад, без какой-либо конкретной цели. Что они видели там? Только мелькающие дорожные знаки, да ясное синее небо, да пролетающие мимо деревушки, но все равно, каким прекрасным было то ощущение дороги! И Фариш тогда относился к нему как к брату, а не как к врагу. Дэнни исподволь бросил на него взгляд — Фариш все так же сидел, закрыв глаза, и барабанил пальцами по приборной доске, но только что-то слишком сильно он это делал. С возрастом он все больше начинал напоминать отца — той особенной улыбкой, с которой покойный папаша произносил что-нибудь уничижительное с ненатуральной веселостью, обычно предшествующей взрывам яростной жестокости.

«Непослушник! Непослушник!» — это было любимое слово отца, которое Дэнни знал с детства. А когда он как-то раз произнес его на уроке, учительница посмеялась над ним. «Такого слова нет в нашем языке», — сказала она. Но Дэнни навсегда запомнил безумную хрипотцу отцовского голоса, с которой он приговаривал: «Непослушник!», резко опуская руку с ремнем на звуке «уш» на голые ягодицы Дэнни, стоящего, нагнувшись над кухонным столом, держась побелевшими пальцами за его обшарпанный край. И он не мог забыть вида собственных рук — веснушчатых, с грязными, обломанными ногтями, с белыми от напряжения костяшками, покрытыми зарубцевавшимися шрамами. Он читал свои руки как книги, он смотрел на них в минуты жесточайшего горя и унижения — на спортивной площадке в школе, в зале суда перед присяжными, на похоронах близких, у постели умирающих, во время разборок и ссор.

Они въехали в город, проехали мимо туманных очертаний Старого госпиталя — во дворе старшеклассницы-чирлидеры собрались на утреннюю репетицию очередного танца. Их резкие, четкие