наглой ухмылкой предложил он, насмешливо блестя черными глазами. Брюнетка за его спиной хихикнула.
Иван скрипнул зубами. Ответить было нечем — он не мог определить, было ли на самом деле произведено какое-либо воздействие на него или нет.
«Вот поэтому вас так и ненавидят, уроды», — с ненавистью подумал Вакулов.
— Садись, поговорим? — миролюбиво предложил колдун, кивая на соседнее сиденье. — Я думаю, что у нас найдутся общие интересы, нет?
— В другой раз. — угрюмо бросил Иван. — У меня другие планы на ближайшее время.
Симон понятливо ухмыльнулся.
— Не смею задерживать, дружок.
— И тебе не болеть! — ощерился Вакулов и решительно устремился вперед, оставляя колдунов за спиной. Его буквально трясло от злости — попались бы вы мне
Оп-па! Здрасьте, не ждали: прямо на Ивана из-за угла вышел вполне довольный жизнью Пан. Ну, вообще-то, он был Панов. Димка Панов, но все с детства его звали Пан, да он особо и не обижался. Он всегда был спокойным, веселым и дружелюбным парнем, душой любой компании, бабником, выпивохой, отличным спортсменом (Иван всегда удивлялся, как в нем все это уживается одновременно?) — и хорошим другом Вакулова.
После школы Пан успел закончить два института, отучиться в аспирантуре, защитить диссертацию по банковскому делу, жениться, родить сына и т.д. и т.п.
Короче говоря, к началу Эпидемии он занимал в одном крупном банке весьма высокую должность и был, что называется, «в полном шоколаде». С Вакуловым же он связи не терял — периодически встречались, и каждый раз хорошо проводили время за бутылочкой какого-нибудь доброго «многоградусного» напитка.
— О, Иван Викторович! — радостно заорал Пан, раскидывая руки. — А я его уже битый час ищу — у меня там столик в «Трех Конях» заказан, а он шляется где-то. А ну давай, служба, сорок пять секунд на сборы — и марш-марш!
Вакулов почувствовал, как его губы сами собой раздвигаются в улыбке, и вдруг совершенно ясно понял, что надраться сейчас с хорошим приятелем — это самый лучший способ забыть обо всех неприятностях.
— И плевать, что сейчас только утро! — решительно закончил свою мысль уже вслух Иван.
— Точно! — радостно согласился с ним Пан…
ЭКСПЕРИМЕНТ № 00889–11.
Поиск базового пси-носителя.
Восточная Пруссия, конец лета 1944 г.
…Узнаваемо-угловатая «Ягдпантера» словно издевалась — ни от кого не скрываясь, перла вперед, подминая широкими гусеницами реденький подлесок и покачивая длинным хоботом орудия. Это было странно. Для самоходки, пусть даже и вооруженной знаменитой «пак — сорок три — дробь — один», действовать в одиночку, без прикрытия танков и не из засады — верная гибель.
Если, конечно, она не трофейная — лейтенант Каламышев поднес к глазам восьмикратный «цейсс», тщась разглядеть на покрытой обшарпанными камуфляжными разводами броне хоть какие-то опознавательные знаки новых хозяев (как же без этого? так и от своих снаряд в борт получить недолго). Не разглядел. Точнее, как раз разглядел: черно-белый крест и подстершийся трафаретный номер на борту боевой рубки. И высунувшегося из командирского люка «панцерваффера» в приплюснутой наушниками черной пилотке. Не трофейная… Немцы…
Вот елки-палки, дочинились называется! Надо ж было именно здесь гусеницу порвать! Самое паршивое место — передовые части вырвались вперед, тыловые еще не подтянулись (да и не скоро подтянутся). И они тут как прыщ на заднице… Вот и нарвались, точнее, с минуты на минуту нарвутся, как только фрицы их засекут. Жиденькие кустики на полкорпуса — то еще укрытие, вся рубка наружу. II ведь только собрались движок запустить да убраться отсюда…
А самоходка меж тем окончательно выехала на открытое место и, выстрелив клубом сизого дыма, начала разворачиваться, потихоньку пятясь назад и, похоже, собираясь занять позицию. Значит, все-таки засада. Интересно, одна она тут или…
Ну и как, собственно, ему теперь поступить? Вступать в бой? Далековато, с километр точно будет, а то и больше. А с их восьмидесятипятимиллиметровкой не так, чтоб сильно разгуляешься! Это тебе не пятьсот метров, с которых бронебойный или подкалиберный снаряд не то что самоходку, и «тигр» возьмет! А фрицы, не для ушей замполита будет сказано, с этого самого километра со своей оптикой да восемьюдесятью восемью мэмэ «саушку» их нараз сожгут. Какое там «пробитие» — если в борт, так и вовсе насквозь прошьет! Семьдесят один калибр — не шутка, сталкивались, знаете ли!
Воевал бы лейтенант на «соточке» — другой разговор, с ее пушкой никакая крупповская броня не поспорит, а так… если только в борт. И ведь удобно стоит, гадина, прямо подставляется. Еще чуть довернет — и точно бортом станет! Или не довернет? — Каламышев с тревогой наблюдал за экономными маневрами немецкого «панцерягера», задним ходом заползающего в кусты. — «Градусов двадцать до перпендикуляра осталось. Попробовать, что ли? Рискнуть? И ведь не уйдешь потом, если что — открытое место, все как на ладони! Эх, жаль для подкалиберного далековато, придется болванкой бить…»
«Рискнуть!» — решил лейтенант спустя мгновение. Принятое решение придавало уверенности, хотя уголек сомнения в его душе окончательно и не угас: по сути, у них будет только один выстрел. На второй может просто не хватить времени. Особенно если немецкий наводчик к тому времени уже вычислит их позицию.
Каламышев спустился в боевое отделение и, подключившись к ТПУ, негромко, словно его мог услышать еще кто-то, кроме экипажа родной СУ-85, скомандован заряжающему:
— Бронебойным, без колпачка, заряжай!
Наводчик — единственный, кто со своего места видел практически то же самое, что и он сам, — бросил на командира быстрый взгляд и приник обратно к прицелу. Он тоже все прекрасно понимал: второго выстрела может не быть. И зависит это, в частности, и от него самого.
— Леха, — теперь лейтенант обращался к мехводу, — как шмальнем — врубай вторую и рывком вперед на двадцать метров. Самоходка там, так что тормознешь с подворотом влево. И постарайся нас в борт ей поставить. Дальше — по обстановке, сам поймешь, не маленький. Все, заводись…
Слева лязгнул опускаемый на лоток снаряд. Заряжающий («затыкающий» на танкистском сленге) привычным движением отправил унитарный выстрел в камору и с негромким клацаньем закрыл замок. И, не дожидаясь приказа, потянул из укладки новый выстрел: похоже, он уже тоже понял, что грядет нечто не совсем обычное. Настолько, что можно позволить дымящейся стреляной гильзе просто упасть на пол боевой рубки (брезентовый гильзоулавливатель давным-давно прогорел, прорвался и был выброшен). Пороховые газы? Да хрен с ними, зарядить бы поскорей, гильзу и потом можно выбросить. Если живыми останемся.
— Командир, в прицеле, — не отрываясь от обрезиненного окуляра, доложил наводчик. Последнее слово почти потонуло в грохоте заработавшего дизеля, однако Каламышев и так все прекрасно понял. И скомандовал, адресуя приказ не то экипажу, не то самому себе:
— Огонь!
В наушниках шлемофона негромко щелкнуло, и гут же, дублируя защищающий барабанные перепонки звук, оглушительно ахнула 85-мм пушка. Инстинктивно затаив дыхание, лейтенант мысленно отсчитывал мгновения. Не то до попадания, не то собственной жизни.
Они попали. Немного выше, чем хотелось бы, почти под самый край рубки, но попали. Стальная болванка, выбросив сноп искр, ударила в броню, сметая с нее тонкую корочку циммерита и остатки свисающей с крыши масксети, и… не пробила, ушла рикошетом вверх. Конечно, оставался еще маленький шанс на вторичные осколки, однако всерьез Каламышев надеяться на них не стал бы. Броня на «ягде»
