Чародей повелительно кивнул одному из своих помощников, несколько суетливо подскочившему к пленнику с изогнутым ножом в руке. Вемиш поморщился — он всегда отличался брезгливостью по отношению к виду крови. Ходили слухи, что в пыточной камере домината он наблюдает за экзекуциями сквозь особым образом зачарованное стекло, искажающее действительность так, чтобы на теле у подследственного не было видно никаких ран.
Волшебник быстро разрезал балахон на груди эльфа и отбежал в сторону. Архимаг степенно подошел к пленнику. Гомон и шум вокруг плаца немедленно стихли — люди напряженно наблюдали за происходящим, вытягивая шеи и вставая на цыпочки. Чародеи находились в более выигрышном положении: почти все они сотворили заклинания, позволявшие видеть действия архимага во всех подробностях.
Эльф постепенно приходил в себя. Выражение едва сдерживаемой боли на его лице уступило место гримасе усталости — он потратил все силы на то, чтобы выдержать пытку, и сейчас тяжело дышал, восстанавливая их. Медленно опустив голову и наткнувшись на тяжелый взгляд архимага, Перворожденный вздрогнул. В глазах волшебника он вдруг прочел нечто такое, что показалось ему гораздо более страшным, нежели все предыдущие истязания, вместе взятые.
Нежная сладость и звенящая боль, ощущение любви и предчувствие трагедии, аромат изысканных цветов и лезвия ножей на тонких запястьях…
И вот тогда Дивный закричал, тонко и безнадежно, как кричит смертельно раненная птица, сбитая в полете и падающая на стремительно вырастающую в глазах землю…
Кричит, зная, что спасения не будет…
Да, именно так! Архимаг плотоядно усмехнулся, надеясь, что зрители оценят его гримасу. Далеко же занесла тебя судьба, горный! Ты, поди, и не подозревал, что закончишь свои дни столь далеко от милых твоему сердцу подпирающих облака вершин. Что ж, я дарую тебе
Архимаг завершил ритуал и повернулся к безвольно обвисшему телу спиной. Утерев платком перепачканный кровью рот, волшебник устало посмотрел на военачальников, не отрывавших от него полных нескрываемого ужаса взглядов. Ужаса… но и восхищения!
Прошла секунда, другая… Минута… И вдруг тишину прервал восторженный вопль тысяч глоток, приветствующих поразительное мастерство одного из величайших человеческих волшебников.
— Однако… — восхищенно выдавил из себя Павлун. Он судорожно разевал рот, но подобрать более подходящих моменту слов никак не мог. Доминус лишь тряс головой и повторял: — Однако!
Остальные военачальники и правители разразились бурными аплодисментами, быстро подхваченными всеми наблюдавшими за действиями волшебника.
— Право, не стоит, — неискренне улыбнулся краешком губ архимаг, аккуратно убирая в карман мантии безнадежно испорченный платок (ни один чародей никогда не оставит где попало даже малейшую частичку собственной крови), и небрежно помахал зрителям рукой.
— Прошу господ командиров вернуться в шатер для продолжения обсуждения. Думаю, ответы на все возникшие вопросы мне лучше давать именно там, под защитой охранных заклинаний. Не будем предоставлять эльфам возможность узнать о наших планах раньше времени!
Генералы, возбужденно переговариваясь, потянулись к палатке. Солдаты и гражданские продолжали восхищенно орать, провожая их. Архимаг вошел в шатер последним, и если б кому пришло в голову в этот миг оглянуться, он бы весьма удивился тому выражению, что исказило лицо волшебника, очень бы удивился. Но никто не решился этого сделать. И уж конечно, никому ровным счетом не было никакого дела до страшно изломанного тела, которое егеря деловито отвязали от столба, бросив на подъехавшую «мертвецкую» телегу. Угрюмый долговязый возница в потемневшей от пота рубахе прикрикнул на коня и взмахнул вожжами. Тонкая, неестественно белая, без малейшей кровинки, кисть безвольно свисала через дощатый борт, дергаясь и вздрагивая на ухабах. Длинный тонкий разрез перечеркивал кожу, но и вокруг раны не было ни малейшего намека на кровь…
Алексей был прав — этому миру оставалось уже немного.
Однако в причинах происходящего он все же ошибался…
ГЛАВА 18
Самым поразительным и нереальным было то, что Алексей знал: это не сон. Не сон и не наведенный на него чудовищный морок — магия вокруг была по-прежнему мертва.
Нет, происходящее было чем-то совсем иным; чем-то, чего он пока даже не мог
Отец между тем остановился в нескольких метрах и улыбнулся. От звуков такого знакомого голоса по коже мгновенно побежали мурашки:
— Привет, ежик, ты, как всегда, прячешься, да? А ведь большой уже мальчик… да, совсем большой. Ну, выходи, поговорим. Хотя нет, жарко здесь, давай-ка лучше я к тебе. Твоя спутница ведь уже уснула?
Алексей медленно опустил руку с зажатым пистолетом и вышел из-за скрывавшей его стены. Конечно, будь капитан магом поопытнее, ничего подобного он бы не сделал, зная, сколь легко может искушенный в фантомной магии чародей создать любую, даже самую достоверную, иллюзию. Но Алексей, при всех его немыслимых способностях в управлении Изначальной Силой, магом, как таковым, не был и быть не мог. Да и о фантомной магии, честно говоря, просто не знал. Впрочем, в данной ситуации он не ошибся — стоящий перед ним человек ни фантомом, ни мороком не был.
Отец подошел ближе, стоя теперь прямо напротив капитана. На нем была все та же выгоревшая на солнце полевая форма-«афганка», перепоясанная офицерской портупеей, которую запомнил Алексей. На груди, рядом с гвардейским значком, отблескивал вишневой эмалью новенький орден Красной Звезды, полученный за прошлую «командировку» в состав ограниченного контингента. У капитана тоскливо заныло сердце: все было в точности, как тогда, во время их последней встречи семнадцать лет назад. Та же форма, те же, еще не запыленные пылью афганских перевалов, десантные берцы, то же гладко выбритое, загоревшее до черноты лицо… даже запах — смесь одеколона «Брянский лес» и болгарских сигарет «БТ» —
Правда, тогда они — одиннадцатилетний Лешка («мой Лешик-ежик», как называл его отец) и улетающий в Афганистан командир разведроты — стояли не на улице невесть когда погибшего города, а на нагретых летним солнцем бетонных плитах военного аэродрома, и неподалеку уже готовился к взлету транспортный «Ил-76» с опущенной десантной аппарелью.
— Ну, давай, ежик, пора, — сказал тогда отец, протягивая сыну руку и серьезно, по-мужски пожимая детскую ладошку. Затем обнял и расцеловал заплаканную маму, что-то долго шептал ей на ухо и, неожиданно наклонившись, крепко прижал к себе Алексея. Мальчика обволокло его запахом, зацепившаяся козырьком форменная кепка упала на бетон, жесткие усы легонько щекотнули ухо: — Береги маму, сынок, не огорчай ее, учись хорошо, ладно? А мы скоро увидимся. Я обязательно вернусь, ежик, обещаю тебе! Слово офицера. Ну, все, пока, сыночек. — Обветренные губы коснулись щеки, и что-то тяжелое и угловатое опустилось в ладонь. — Я люблю вас, родные! — Отец подхватил упавшее кепи и, не оглядываясь, побежал к самолету. Обернулся он, лишь ступив на ребристый погрузочный пандус. И, подняв руку с зажатой в ней кепкой, прокричал, перекрывая гул запускаемых двигателей:
— Ждите, я обязательно вернусь! Обещаю!..
И вдруг громко, в голос, как не подобает плакать офицерской жене, зарыдала мама. Алексей тогда обнял ее и с не свойственной детям серьезностью сказал:
— Не плачь! Папа обещал вернуться. А он ведь никогда нас не обманывал, правда? Немедленно прекрати!
