Соколов, товарищ генерал! Я — Орлов! — Все равно! Сокол ты, Орлов!» Дежурный прикол нашего взвода.
— Возьми левее! — кричит мне взводный чуть ли не в самое ухо. То самое, что пытался мне попортить свом тарахтением «второй номер», — Они позицию сменили! Не видишь, что ли?
Я ничего не отвечаю, меняю прицел. Как же, увидишь что — нибудь в этом снежном поносе… Даю поправочку.
— Прочесывай от этой точки влево — вправо на три — четыре метра! — продолжает командовать Орлов, — Сектор стрельбы не расширяй — своих зацепишь: сейчас рота наверх поползет. Стрельбу прекратишь, когда увидишь зеленую ракету в своем направлении. Понял?
Чего тут непонятного? Я глянул на Костенко: толковый ефрейтор еще одну ленту приготовил. На всякий случай.
Лейтенант еще с минуту полежал рядом с нашим пулеметом, потом отполз. На атаку наш героический взвод вдохновлять.
А я стреляю. Длинная очередь. Поправочка. Три коротких, снова длинная. Мое дело маленькое, солдатское. И мыслей в башке нет никаких. Даже той, которая просто обязана появиться: неизвестно, сколько мы еще пролежим на снегу, поэтому нужно приказать набивать патронами пустую ленту, а не шмалять из автомата у меня под боком.
Бью теперь только короткими. В груди — холодная ярость, голова чистая, мысли в ней текут ровненько, как трассера. Сволочи, завалили Мухина. И парнишку того, Варегова, тоже. Вашей банды рук дело, знаю. Все равно расплата пришла. Сами напросились. Суки. Рикошетом она к вам пришла. И будет приходить, пока не поймете, что нужно не только грешить, но и каяться. Мы… мы уже начали, поэтому и уходимю А вы?… Мы вас, суки, научим…
Чуть впереди слева взметнулся огненный фонтан. Полыхнуд, как вспышка спички на ветру, погас, оставив после себя шапку дыма. Впрочем, дым я уже не видел — скорее понял, что он должен быть.
Невидимое, но плотное, как стенка, ударило по всему корпусу, опрокинуло. Пулемет в моих руках, кувыркнувшись, выпустил последнюю очередь прямо перед собой.
Я не потерял сознание, нет. Просто получилось, как во время сеанса в кинотеатре: передернул раздолбай — киномеханик пленку и несколько кадров проскочили мимо твоего внимания. Ведь только что лежал на животе и стрелял из пулемета, а теперь лежу на спине, под головой собственная «эрдэшка», перед глазами — по-прежнему обиженная морда Костенко. Только теперь она приобрела еше оттенок встревоженности.
— Ты как?
Дурацкий вопрос. Что ему ответить? Что тело как ватное и блевотина колом в горле стоит?!
— «Духов» униз отохнали! — поведал героический «второй номер». Сейчас мне его белобрысая физиономия кажется роднее всего на свете, — Уси унизу сидят, у сугроби. А ПК наш осколком раздолбало: «духи» «эрэс» пустили. Тоби взрывной волной чуть охреначило…
Интересно, ты-то как, хохол, уцелел? Ведь рядом лежал. Везучий…
Думать мне тоже больно, а говорить и подавно. Поэтому продолжаю изображать чурбана с глазами. Ослепительный свет снега, несмотря на то, что над головой не видать ни солнца, ни неба, режет глаза.
— Спирту будешь?
— …Откуда?… — звуки с трудом пролезают через сведенное судорогой горло, но говорить надо. Надо возвращаться к жизни.
— На прошлой неделе старшине в кишлаке бакшиш помог сробить. Трех баранов. Вот он меня и отоварил.
— Давай…
После глотка спирта меня выворачивает наизнанку. Дубина, забыл, что после контузии пить нельзя?! Но странное дело, полегчало. Делаю еще глоток.
— Как ты его разбавлял: один к трем?
Лицо Костенко становится обиженнее некуда:
— Ты чо? Фифти — фифти, напополам! Еще будешь?
— Хватит…
«Второй номер» (хотя какой, к черту, «второй номер», пулемет-то накрылся!) с серьзным видом закручивает фляжку. Домовитый хлопец. Это про него анекдот сочинили: «А шо ехо пробувать? Сало як сало…»
Скрип шагов. Рядом на корточки присаживается старший лейтенант Орлов, с ним — Вовка Грач с жизнерадостной физиономией. Ему бы уроки оптимизма Костенко давать.
Мой напарник по сражению торопливо отворачивается, пряча за пазухой фляжку со спиртом — как бы не отобрали. Или попросили угостить, что для него почти одно и то же.
— Ты как? — задает тот же костенковский дурацкий вопрос взводный.
После спирта он мне кажется не таким дурацким и я отвечаю:
— Вроде, жить буду…
— Встать сможешь?… Ну, тебе круто повезло! Грач, помоги своему корешу подняться! Топайте в пещеру, отдыхайте. Вы сегодня честно поработали — атаку взвода обеспечили. Ротный к награде представлять будет.
— К какой?! — встрепенулся Костенко.
— К звезде Героя, — покосился на него Орлов.
— Шутите, товарищ старший лейтенант… — лицо полтавского хлопца приобрело еще более обиженное выражение. Хотя, вроде бы, дальше уж некуда.
Обиделся ли мой «второй номер» на подначку или только сделал вид, я не понял. Да и не собирался понимать — были проблемы и посерьезнее. Может, он и вовсе родился на свет с таким выражением.
Выражением «зачем ты, мама, меня на свет родила!» Каждому, кто хлебнул здесь дерьма, такие мысли хоть раз, но приходили в голову. Впрочем, «духов», всерьез сталкивавшихся с нашей героической и непобедимой Красной Армией, любившей орудовать как слон в посудной лавке, такие мысли тоже посещали.
…«Вернусь домой, — сказал как-то Грач, поддавшись философским, совсем не свойственным ему настроениям, — Заделаюсь этим… как их… пацифистом. Буду против войны агитировать. Потому что дерьмо это вонючее. И человек на ней тоже дерьмом становится. Светлого у нас нет, Андрюха…»
Такие мысли мне иногда приходили в голову, но с тем, что я и мои друзья превратились здесь в полное дерьмо, был категорически не согласен.
— Дерьмо, говоришь?! — даже не знаю, с чего это я так разозлился, — Ты у нас, конечно, д, Артаньян, а вокруг тебя пидоры! Ты лучше вспомни про пацана с крестом на шее из «весны-88»! Кто его «Иисусиком» называл, кто заставлял чистить сортир малой саперной лопаткой?! Ты был его самым страшным кошмаром, и если бы не заставил тогда рачсстрелять того «духовского» разведчика, пацан был бы до сих пор жив. Или он от невкусной гречневой каши решил к «духам» сбежать? С крестом — то на шее. И когда его, всего изрезанного, в арыке нашли, кто больше всех орал, что отомстит?!
— Да понял я тогда, понял…
…-А теперь, значит, в пацифисты решил двинуть. А как же с клятвой?
— Я же сказал — после Афгана! Может, я так хочу свою вину искупить!
— Что-то у тебя философия с двойным дном получается. Веришь в одно, а делаешь — воюешь — другое. За мир хочешь выступать во всем мире — отлично. Пацифистом мечтаешь стать — просто замечательно. Так что ж ты не пойдешь сейчас к командиру полка и не скажешь: мол, не хочу больше мараться, задолбало! Боишься особого отдела?
— Да я сейчас…
— Убери пакши! Я с тобой на кулачках драться не буду — бичак в пузо воткну!
…Сиди и слушай: знаю, что можешь пойти. Потому что если у тебя в башке какая-нибудь ерунда заведется — не успокоишься, пока не доведешь дело до конца. Молодец… Вот только прежде чем идти к «папе», смотайся сначала в кишлак к старому Наджибу и пусть он тебе расскажет еще раз, как всю его семью курбановцы под нож пустили, потому что сын был учителем. А особенно внимательно порасспрашивай, что они сделали с его младшей дочерью… Не хочешь? Сам знаешь? Так вот, пацифист
