Николай Алексеевич Некрасов
Без вести пропавший пиита
– - Что это за такое бессловесное животное?
– - То, которое словесности не обучалось.
Хотя я иностранным языкам еще не
обучался, но все-таки до личности
своей коснуться не позволю.
Некие
Это было в 182* году…
Плотно завернувшись в шинель, дрожащий от холода, я лежал на ковре, разостланном посредине моей квартиры, и размышлял о средствах достать чернил. Мне нужно было непременно написать одну статейку, на которой основывались все надежды моего бедного желудка, в продолжение трех дней голодного. Год был урожайный; за статьи платили мало или ничего вовсе, а есть любил я много; ни родового, ни благоприобретенного я не имел, следовательно, нечему дивиться, что мебель моя состояла из одного трехногого стула, а вся квартира простиралась не более как на шесть квадратных шагов, половина которых была отгорожена ширмою, за которою жительствовал мой слуга. Я находился в тесных обстоятельствах, во всевозможных смыслах этого выражения; денег у меня не было ни гроша; вещей удобопродаваемых тоже… Как тут быть?
– - Милостивый государь! -- закричал я громко, как бы опасаясь быть неуслышанным.
– - Сию секунду,-- отвечал из-за ширмы голос моего человека, которого я имел обыкновение называть милостивым государем.
– - Как бы нам достать чернил? Ведь этак мы, пожалуй, умрем с голоду…
– - Да, сударь.
– - Вот если бы были чернила, я бы написал что-нибудь и достал бы денег. Нельзя ли взять у хозяина; вбеги впопыхах с чернильницей: очень, мол, нужно поскорей; куплю, так отдам.
– - Да я уж так несколько раз делал; пожалуй, догадается.
– - Ты прав. Не сделать бы хуже; он уж и то поговаривал, что нашу квартиру у него нанимают. Сходи лучше к лавочнику: мелких, мол, не случилось, хоть на грошик пожалуйте; да говори с ним поласковей.
– - Куда! Этот жид и то не дает мне покоя. Всё долгу просит. 'В полицию,-- говорит,-- явку подам, надзирателю пожалуюсь… Этак честные люди не делают… Вишь, твой барин подъехал с лясами: поверь да поверь земляку -- вот я и влопался'. И ну костить, да так, что инда злость берет; при всей компании по имени вас называет…
– - Ах он мошенник!.. Да ты бы его хорошенько…
– - Нету, сударь, уж как хотите сами, а я не берусь. Пожалуй, и в самом деле…
– - Точно, точно… Лучше к нему и не ходи… Тьфу! черт возьми! да нет ли у нас гроша-то где, что и в самом деле!..-- При этих словах я обшарил все свои карманы -- и засвистал протяжно:-- Пусто!
– - Пусто! -- повторил мой милостивый государь еще плачевнее, выворачивая свои карманы.
Слезы навернулись у меня на глазах; злость закипела в душе…
– - Вот до чего мы дожили… Сидим по два дни без хлеба, без дров, без чернил,-- прибавил я страдальческим голосом.-- Живем в гадкой каморке.
– - Ничего, сударь.
– - Как ничего! Глупец! Этак, если б меня посадили на кол, ты бы тоже сказал: ничего!
– - Не место человека красит, а человек место,-- говорит пословица. А пословицы, сударь, вещь прекрасная, сколько я мог заметить; что вы, сударь, об них ничего не напишете?
Я готов был заплакать и, по обыкновению, пуститься в проклятия стихами и прозой; но философия моего милостивого государя меня обезоружила. Этот человек, который сносил равную моей участь гораздо терпеливее меня, не раз отстранял совершенное мое отчаяние. Несмотря на простоту его, я замечал в нем гораздо больше твердости характера и потому невольно уважал его, иногда даже прибегал к его советам.
– - За что же мы теперь примемся, милостивый государь? -- спросил я.
– - Да что, сударь, бросили бы свое писанье, коли не везет; испробовать бы другой карьеры…
– - Ты опять за свое. Этого не будет, я уж сказал. Вот ты бы лучше подумал, как достать чернил.
– - Терпит ли время до завтра? -- спросил милостивый государь скороговоркою, с каким-то нечаянным самодовольствием…
– - А кто поручится, что до завтра я не умру с голоду? Да и статью надо бы скорее.
– - Батюшка-барин,-- сказал милостивый государь дрожащим голосом,-- потерпите до вечера… не сердитесь, что я вам скажу… У меня вон есть кусочки ситника, что намедни карандаш вытирали: вы съешьте их; оно всё на животе-то поздоровее… а я покуда добуду денег…
– - Что ты, Иван? -- закричал я, забыв обыкновенный тон шутки.-- Где ты достанешь денег так скоро?..
– - Да вот в соседние дома поношу водицы, так и заработаю что-нибудь.
– - Добрый Иван! -- сказал я и почти готов был обнять его.
– - Оно, вот видите, барин, кабы вы так не транжирничали, и было бы хорошо; ведь еще третьеводни были у вас деньги: вы враз упекли! Хоть бы вы послушались моей просьбы да отпустили меня, так я бы нашел местечко, а деньги-то бы приносил вам… всё бы сподручнее…
– - Опять за свое. Пожалуйста, не говори мне никогда об этом,-- сказал я с чувством обиженной гордости и сел на стул… Изломанная ножка, кой-как подставленная, подломилась, и я упал.
– - Эх, барин! говорил, не садитесь, ножка худа, я-де подставил ее только для приличия, кто взойдет, чтоб не переконфузиться: надо же ведь и тону задать!.. Виноват, батюшка… не ушиблись ли вы? -- говорил милостивый государь.
Но мне было не до него. Сердце мое сильно забилось радостью; в этом падении я увидел начало своего возвышения. Да! я увидел сапоги милостивого государя; кажется, тут и нет ничего необыкновенного… Точно, точно, милостивые государи, для вас так, но для меня… увидел сапоги моего Ивана -- и нашел, что бы вы думали?.. Философский камень?.. Ничуть не бывало… меня только поразила светлая, гениальная идея: видно, что в этот день на небе было что-нибудь особенное, или, может, ум мой… но я оставляю исследовать это до другого времени…
– - Давай сюда поскорей мои сапоги! -- закричал я милостивому государю и сам схватился за голову, опасаясь, чтоб не исчезла идея; неожиданное счастие иногда заставляет нас прибегать к излишним предосторожностям из опасения потерять его.
– - Идти со двора, что ли, сударь, хотите? Ведь ваши-то сапоги очень худы… наденьте лучше мои…
– - Не то! идея, братец, идея! -- закричал я, держась по-прежнему за голову.
– - Да ведь я вам говорю, что худы, вылетит.
– - Что ты тут толкуешь! С ума, что ли, ты спятил? Давай скорей.
– - Да вы посадить, что ли, в них хотите ее?..
Я вышел из терпения; надобно же случиться такой оказии, что милостивый государь вздумал рассуждать. Чтоб не терять по-пустому времени, я побежал сам за перегородку, отыскал сапоги и с торжествующей физиономией поцеловал один из них. Милостивый государь стоял, вытаращив глаза. Я потер пальцем по мокрому месту сапога… Физиономия моя еще более прояснилась. Иван пожал плечами.
– - Иван, друг мой! -- закричал я.-- Давай скорей воды, тарелку, да нет ли какой тряпочки?.. Мы не умрем с голоду! Тебе не надобно идти носить воду… Что ж ты стоишь!
Иван, поставленный мною в тупическое положение, насилу опомнился и побежал исполнить приказание. Сердце мое шибко билось от полноты сильных сладостных ощущений; может быть, еще первый раз в жизни оно было озадачено таким полным, мощным приливом счастия. Я готов был выбежать на улицу и расцеловать первого встречного, хоть будочника, который диким беспрестанным восклицанием 'кто идет?' не дает мне спать. Таких минут немного бывает в жизни!
Милостивый государь наконец достал требуемых мною вещей и явился. Я выхватил у него из рук тарелку и поставил ее на окно; набрал в рот воды, взял тряпку и таким образом остановился у окошка, держа сапог прямо над тарелкою.
– - Осмелюсь вам доложить, не понимаю, что изволите делать: дельное что или просто так, шутственное?
Я взглянул на Ивана: лицо его представляло странную смесь любопытства, недоумения и какого-то глупого испуга. Мне стало смешно, а смех такая вещь, которая производится только рот разиня. Я фыркнул, и брызги воды полетели в лицо Ивана. Он обиделся.
– - Не плакать бы нам, барин; после веселья всегда бывают слезы; пословица…
– - Ты опять с пословицами; довольно и давешней,-- сказал я и снова набрал в рот воды.
Не обращая более внимания на Ивана, я стал выпускать изо рта воду на сапог и тряпочкой смывать с него ваксу. Физиономия моя прояснилась до прозрачности, когда я увидел черные крупные капли, падающие с сапога на тарелку.
– - Вот что! -- произнес милостивый государь и вздохнул свободно.
– - Да, вот что, милостивый государь,
– - Не густы ли? -- спросил Иван. Молча указал я на ковш с водою.
– - То-то, а то у вас всегда так: вдруг густо, а вдруг пусто.
Через минуту чернильница моя была наполнена драгоценным составом; я приставил стул к своему ковру, положил на него бумагу, поджал под себя ноги, и пошла писать.
– - Умудрил же господи раба своего! -- набожно произнес милостивый государь и пошел за ширмы спать, или отдать визит
Я уписывал уже второй лист, стараясь писать как можно разборчивее, потому что изобретенные мною чернила были не очень благонадежны; из-за ширмы слышалось уже полное, совершенно развившееся храпение милостивого государя, как вдруг в дверь мою послышался тихий стук… Я не мог растолковать себе, кто б это мог ко мне пожаловать; хозяин мой стучит сильно и смело, а больше ко мне ни собаки
– - Наум Авраамович дома? -- спросил робкий, дрожащий голос.
