– - Я так давно не видала тебя; но не думай, чтоб я не по-прежнему любила тебя. Бедное, бедное дитя, сколько ты, я думаю, претерпела в эти восемь лет, между тем как…
Графиня отерла слезу.
– - Обстоятельства не позволили мне тобою заняться. Совсем неожиданно я должна была удалиться из Петербурга, и ты осталась одна, без друга, без руководителя… сколько ты должна была претерпеть…
– - Да, я много плакала, когда вы уехали; мне казалось, я лишилась матери…
– - Матери? -- повторила графиня с каким-то особенным чувством в голосе.-- Тебе казалось, что ты лишилась матери?
– - Да.
– - А теперь, в эту минуту, что чувствуешь ты?..
– - Мне кажется, что я опять нашла ее.
Графиня хотела что-то сказать, но вдруг остановилась и только молча обняла Александру Ивановну.
– - О, как я счастлива! -- продолжала графиня после некоторого молчания.-- Но ты, ты, дочь моя, так же ли любишь меня?..
– - О, как же, ваше сиятельство; только у нас и речи было что об вас… уж так вас любит,-- перебила старуха.
– - Первым желанием моим по возвращении в Петербург,-- продолжала графиня,-- было увидеться с тобой, моя шалунья… О, ты была большая шалунья в детстве!.. Я употребляла все средства, чтоб найти вас, но старания мои были напрасны. Наконец бог сжалился надо мною… При выходе из церкви я встретила твою мачеху… Но почему же ты, друг мой, не пришла ко мне тогда же?.. я ждала. Или она тебе не говорила…
– - Графиня, я не смела…-- начала Александра Ивановна…
– - Виновата, матушка, ваше сиятельство… совсем запамятовала… ох, старость не радость! Только сегодня вспомнила…-- перебила старуха, делая глазами знаки Александре Ивановне.
– - Жаль, я ждала, ждала; наконец сердце мое не утерпело…
– - Как вы добры, графиня!
– - Но вот мы, слава богу, вместе. Расскажи-ка мне, друг мой, как вы жили здесь…
– - Ах, графиня,-- начала Александра Ивановна с глубоким вздохом.
Но Анна Тарасьевна опять перебила ее, сделав тот же выразительный знак глазами…
– - Уж как жили,-- заговорила она скороговоркою, не давая времени падчерице, которая в сильном беспокойстве снова было пробовала начать речь,-- пока жив был мой покойник, ну ни то ни се, и деньжонки водились… а как умер, разумеется, беда наша пришла: с утра до ночи за работой, тем только и хлеб добывали, матушка…
– - Жалко, но что делать, честная бедность все-таки лучше богатого бесчестья,-- сказала графиня.
Александра Ивановна хотела что-то сказать.
– - Молчи! -- шепнула ей Анна Тарасьевна, делая опять прежнюю гримасу глазами.-- Уж так ли бились, только на бога и надеялись,-- продолжала старуха, обращаясь к графине,-- да на вашу честь…
– - Бедная Александрита! Ты много терпела, но наконец ты будешь награждена… Муж мой умер, детей у меня нет, родственников близких тоже; я уже сама стою одной ногой в гробу… ты не будешь жаловаться… я должна позаботиться о судьбе твоей…
Анна Тарасьевна с жадностию вслушивалась в слова графини. Александра Ивановна была в страшном беспокойстве. Несколько раз она хотела говорить, но то повелительный взгляд мачехи удерживал ее, то голос невольно замирал на ее устах от внутреннего волнения.
– - Покуда я жива,-- продолжала графиня, обращаясь к Александре Ивановне,-- ты будешь жить в моем доме, вместе со мною…
– - Графиня,-- воскликнула Александра Ивановна решительно,-- я…
– - Наконец господь сжалился над нами! -- перебила Анна Тарасьевна, стараясь заглушить голос падчерицы.
– - А когда богу угодно будет,-- продолжала графиня,-- призвать меня на суд свой, что, вероятно, случится скоро, тогда я даю обещание оставить тебе, милая Александрина, всё мое имение…
– - О, как вы добры, матушка графиня; вы просто праведница: наградит вас бог по заслугам…
– - Вот, друг мой, что я давно хотела тебе сказать, зачем я тебя искала… Надеюсь, ты простишь мне, что восемь лет я принуждена была оставить тебя на произвол судьбы.
Александра Ивановна молчала. Страшная буря происходила в душе ее.
– - Что ж ты не благодаришь ее сиятельство, чего ты испугалась? -- шептала ей торжествующая Анна Тарасьевна.
Но Александра Ивановна совсем не об том думала. Долго в чертах ее заметна была нерешительность, смешанная с совершенным отчаянием; наконец она решилась; черты ее приняли величественную твердость: лицо просияло.
– - Графиня,-- воскликнула она, падая перед нею на колена,-- выслушайте меня… Я недостойна вас, недостойна ваших милостей. Вы ужаснетесь, если я скажу вам, кого за несколько минут сжимали вы в своих объятиях…
– - Что ты, с ума сошла! -- прошептала ей старуха, но на сей раз старания ее удержать падчерицу были тщетны.
– - Не мешайте мне; дайте мне произнести собственный приговор свой,-- продолжала Александра Ивановна твердо и решительно.-- Графиня, обратите свои милости на другую: я недостойна их. Вы теперь удивляетесь, вы готовы собственными слезами искупить мои, но погодите минуту -- вы будете гнушаться мною; вы с негодованием оттолкнете ту, которую осыпали вашею благосклонностию… О, я знаю слово, страшное слово, которое оттолкнет вас от меня, сделает вас врагом моим из благодетельницы, вырвет с корнем малейший остаток привязанности ко мне… О, я хорошо знаю такое слово… и я назову его… это слово -- позор, позор…
– - Что с тобою, дочь моя? -- воскликнула изумленная графиня.
– - Да, графиня, позор -- и он тяготит над моею головою… Не называйте меня вашею дочерью! Нет, я сама вижу, чья дочь я: во мне низкие чувства; я не предпочла, как вы говорите, честной бедности богатому бесчестью… Нет, я…
– - Что я слышу? Дочь моя… позор… Боже мой! -- с ужасом воскликнула графиня глухим, болезненным голосом. Лицо ее побелело, губы посинели; ее можно было принять за мертвую… Она сильно пошатнулась и без чувств упала на спинку дивана…
– -
Графиня была безмолвна и неподвижна.
– - Господи! что с вами, матушка? -- вскричала наконец Анна Тарасьевна, которая с отчаянья, с досады на откровенность падчерицы почти потеряла рассудок и слушала ее с каким-то тупым вниманием, решительно не принимая участия в ее словах. Наконец блуждающий взор ее упал нечаянно на графиню.--Господи! что с вами, матушка,-- повторила она, подбегая к графине.-- Лицо как воск, руки холодны. Мать пресвятая богородица! Да она мертва… или нет… дышит… Батюшки мои, батюшки! лекаря надо, лекаря.
И Анна Тарасьевна выбежала из комнаты.
Александра Ивановна, сильно взволнованная, увлеченная своим положением, ничего не замечала. Долго напрасно ждала она ответа на свой полу странный, полубезумный вопрос. Волнуемая различными безотчетными ощущениями, нетерпением, страхом, она наконец приближилась к графине, но не заметила ни признака жизни в ее лице. Графиня была по-прежнему неподвижна, безмолвна, бесчувственна, может быть, мертва.
Ум Александры Ивановны до того был взволнован, что она даже не могла составить основательной идеи о положении, в котором находилась бесчувственная графиня; но отчего-то ею вдруг овладела какая-то тоска, горькая, невыразимая. Она громко зарыдала.
Послышался стук экипажа, и чрез минуту вошла Анна Тарасьевна с доктором.
Доктор долго щупал пульс графини, прикладывал руку к ее сердцу, всматривался в ее лицо и наконец сказал с расстановкою:
– - Удар; должно быть, что-нибудь сильно поразило ее… Временное бесчувствие, онемение, или, может быть… надобно немедленно перенести больную в сухую, теплую комнату… нужны немедленные пособия… нет ли спирту?
Все усилия доктора привести графиню в чувство остались бесполезны. Наконец, после долгих недоразумений, больную отнесли на руках в карету, которая тихим, осторожным шагом отправилась в ее дом, предоставив смиренным жителям и в особенности жительницам Петербургской стороны рассуждать о минутном явлении ее в их мирном крае, как кому заблагорассудится.
В то же время в дверь бедной квартирки нижнего этажа вошел человек, по-видимому из простого звания, в сером армяке, подпоясанный красным полинялым кушаком, и чрез минуту возвратился назад в какой-то несвойственной ему задумчивости…
– - Уж как хотите, хозяин,-- сказал он, увидя сходящего с лестницы второго этажа пожилого человека, одежда которого свидетельствовала, что он был купец,-- ступайте сами, а я не могу больше требовать с них денег; не пойду к ним…
– - А что? -- спросил купец.
– - Да молодая-то стоит на коленях перед образом и молится и горько плачет; так, сердечная, и заливается, больно глазам смотреть; а старая так сердито смотрит, словно помешанная… страшно, хозяин… да и как-то сердцу-то тошнехонько, глядя на них… язык не поворачивается сказать…
– - А вот я сам схожу; у меня мигом очистят,-- сказал купец.-- Ты, видно, только и мастер двор мести…
Купец решительными шагами пошел в квартиру нижнего этажа, а сострадательный человек, который, по-видимому, занимал здесь должность дворника, взял метлу и принялся мести двор, оставаясь по-прежнему в несвойственной ему задумчивости.
IV
Весна, весна! В то время как тебя называют лучшим временем года, когда поэты сравнивают тебя с эдемом земным, в то время когда так много ждут от твоего целебного, благоухающего воздуха больные,-- ты в Петербурге, по старой привычке, не перестаешь быть сырою, грязною, вредною и совершенно лишенною жизни… Понятно, за что тебя славят жители стран полуденных: ты хороша, ты полезна, благотворна -- там, далеко, под чистым южным небом; ты тоже хороша, полезна для поэтов, потому что твой
