ракеты в Турции и Италии! И затем, так и не дав Президиуму обсудить свое предложение, Хрущев объявил, что Алексеев, Бирюзов и Рашидов полетят на Кубу, чтобы «объяснить Фиделю Кастро нашу позицию»50.
Сам Хрущев вместе с Громыко тем временем отправился в недельную поездку по Болгарии. Но и там, вспоминал он позднее, мысли о Кубе «неотвязно сверлили мозг»51. И произнесенные в Болгарии речи — полные упоминаний об американских ракетах в Турции, о несговорчивости Запада и о том, что пора заставить Вашингтон разговаривать с Москвой на равных, — вполне это подтверждают; а по раздражительности Хрущева во время этой поездки легко судить, как он мучился, не имея возможности поделиться обуревающими его мыслями с лидером болгарской компартии Тодором Живковым52.
20 мая, по дороге в Москву, Хрущев обсудил свой план с министром иностранных дел. Он настаивал, что размещение ракет необходимо, и хотел только услышать мнение Громыко. Тот прекрасно понимал, что, если станет возражать, Хрущев может «вспылить» — знаменательное признание, само по себе показывающее, как мало склонен был Хрущев слушать от подчиненных неприятные истины. Однако Громыко, если верить его воспоминаниям, все же воспротивился: «…Завоз на Кубу наших ядерных ракет вызовет в Соединенных Штатах политический взрыв. В этом я абсолютно уверен…» Против ожидания, Хрущев не вспылил. »Вместе с тем я ощутил определенно, что свою позицию он не собирается изменять»53.
На следующий день состоялось заседание Совета обороны СССР. Председателем этого высшего военно-гражданского органа страны был сам Хрущев, членами — секретари КПСС Козлов и Брежнев, члены Президиума Микоян и Косыгин (занимавший также должность первого заместителя председателя Совета министров), а также Малиновский, его первый заместитель маршал Андрей Гречко и генерал Алексей Епишев, начальник Главного политического управления Советской Армии. Присутствовал также генерал- полковник Семен Иванов из Генерального штаба — он выполнял обязанности секретаря. Предполагалось, что встреча будет посвящена докладам военных о том, что происходило в армии, пока Хрущев был в Болгарии. Однако Иванов вернулся в Министерство обороны «в таком волнении», в каком его помощник, генерал Анатолий Грибков, никогда его не видел. «Еще в дверях он протянул мне несколько листков бумаги и закричал: „Анатолий Иванович, вот это немедленно переписать начисто! От руки! Никаких машинисток!“»
Из сверхсекретных записей Иванова, по рассказу Грибкова, следовало, что «наша верховная власть решила разместить на Кубе ракеты малой и средней дальности…». Решение было еще не окончательным — требовалось одобрение Совета обороны и Президиума ЦК. К их объединенному заседанию 24 мая от Грибкова требовалось вчерне подготовить детальный план «создания, транспортировки и поддержки военного отряда, аналогичного по составу и функциям (если не по размерам) [советским военным силам], размещенным в Восточной и Центральной Европе».
Следующие три дня и три ночи Грибков не выходил из кабинета; спал он на раскладушке. 24 мая Малиновский предъявил составленный им план, который Хрущев одобрил. Коллеги Хрущева «то ли разделяли его энтузиазм, — вспоминал Грибков, — то ли просто боялись подать голос». Хотя окончательное решение зависело от реакции кубинского руководства, Совет обороны единогласно проголосовал за «размещение на острове Куба группы советских вооруженных сил, состоящих из войск всех типов…»54.
Первые признаки неуверенности проявились уже тогда, когда генерал Иванов начал собирать подписи членов Президиума. По традиции, напротив подписи каждый должен был поставить слово «за». Однако в данном случае Микоян (а, возможно, и не только он) ограничился только подписью, а кандидаты в члены Президиума не подписали документ вообще. Строго говоря, этого и не требовалось, поскольку они не имели формального права голоса; однако Хрущев приказал Иванову «объехать их дачи. Они подпишут». После звонка Хрущева Микоян добавил слово «за»55.
27 мая, в воскресенье, члены Президиума собрались на даче Хрущева, чтобы дать указания делегации, отъезжающей на Кубу. Был теплый, солнечный весенний день; гости Хрущева пили чай и угощались пирожными. Теоретически Рашидов и Бирюзов должны были узнать мнение Кастро относительно предложения Хрущева — однако реально «предложение» являлось, скорее, приказом. «Единственный способ спасти Кубу — разместить там ракеты», — объявил Хрущев. Кеннеди «умный человек и не станет развязывать ядерную войну». Правда, у СССР уже имеются ракеты большой дальности, нацеленные на Соединенные Штаты — однако «оружия, размещенного в непосредственной близости от США, они сильнее испугаются». «Постарайтесь объяснить это Фиделю», — добавил Хрущев56.
Члены делегации вылетели втайне, без документов и под фальшивыми именами (так, маршал Бирюзов именовался «инженером Петровым»): их строго предупредили о недопустимости связи с Москвой — даже через шифрованные радиопередачи57. Кастро сразу понял: затевается что-то серьезное. «В первый и единственный раз за восемь лет, — вспоминал Алексеев, — я увидел, что кубинцы пришли на встречу с блокнотами и что-то записывают». Кастро был благодарен за предложение, однако опасался испортить свой имидж революционера в глазах соседей-латиноамериканцев и еще более усугубить напряженность в отношениях с США. Кроме того, он полагал, что ракеты не нужны — ведь у СССР уже есть сотни ракет, нацеленных на Соединенные Штаты. Однако, заключил он, если Советский Союз, гораздо более опытный в международных отношениях, полагает, что «эта мера необходима для защиты всего социалистического лагеря», — у Кубы «нет права решать вопрос, исходя только из собственных, узко понимаемых интересов».
Годы спустя Кастро, как и его бывшие враги из администрации Кеннеди, продолжал гадать о мотивах Хрущева. «Разумеется, правда, что Никита очень любил Кубу. Можно сказать, просто обожал. У него была, так сказать, слабость к Кубе — чисто эмоциональная слабость». Однако «он был вполне способен говорить одно, а думать другое». Даже во время своего визита в СССР в 1963 году, пообщавшись с Хрущевым и его коллегами несколько недель подряд, Кастро «не мог сказать, что понял истинные причины этого решения». При встречах наедине он спрашивал членов Президиума: «„Как было принято это решение? Какие приводились аргументы?“ И не мог ни единого слова добиться в ответ. Они просто переводили разговор на другое. А я, сами понимаете, не мог настаивать: „А ну-ка, не увиливайте, отвечайте на вопрос!“»58
Пока Кастро гадал о мотивах Хрущева, Бирюзов объехал остров, присматривая места, где бы можно было спрятать ракеты от любопытных взоров ЦРУ. Решение, разумеется, скоро было найдено: почему бы не замаскировать ракеты среди пальм, прикрыв боеголовки пальмовыми листьями? Бирюзов «был не слишком умен, — вспоминал Микоян. — Я сам видел эти пальмы: спрятать под ними ракетную установку было невозможно»59.
10 июня делегация, вернувшись в Москву, сделала доклад членам Президиума. Оба сообщения — Рашидова о реакции Кастро и Бирюзова о возможностях маскировки ракет — внушали безоблачный оптимизм. В план Грибкова от 24 мая были внесены соответствующие изменения. Малиновский зачитал записку Министерства обороны с кратким изложением плана, и Президиум единогласно подтвердил решение, принятое тремя неделями ранее.
Вот так было принято это решение: Хрущев настаивал на своем, а его коллеги послушно подчинялись. Возражать осмелился один Трояновский — и то потому, что Хрущев «практически никогда не повышал голос на своих непосредственных подчиненных«, «предпочитая срывать зло на ком-нибудь другом»60. Трояновский узнал об этом плане в конце мая от своего коллеги Владимира Лебедева. Тот начал разговор так: «Олег Александрович, вам лучше сесть, потому что то, что вы сейчас услышите, ошеломит вас. Обсуждается вопрос о размещении наших баллистических ракет на Кубе». Трояновский «был потрясен»: он всегда стоял за улучшение отношений с США, и эта «кошмарная» новость поразила его в самое сердце. Дождавшись подходящего момента, он заговорил об этом с Хрущевым и изложил ему свои возражения. Надо отдать должное Хрущеву — он выслушал помощника терпеливо и внимательно, но затем заявил, что не делает с американцами ничего такого, чего бы они не делали с СССР. Разве они не разместили свои ракетные базы у самых советских границ? «Он не понимал нынешних настроений в США и не желал слышать о возможной реакции Штатов, — замечает Трояновский. — Для меня до сих пор остается загадкой, как, принимая во внимание масштаб предприятия, можно было надеяться сохранить его в тайне — а ведь именно от этого зависел успех всего дела»61.
Примерно в то же время узнал о плане Сергей Хрущев: ему рассказал об этом сам отец тихим весенним
