тот же вечер прогнал от себя Сергея: «Нечего время тратить. У тебя что, дел нет? Иди домой, передавай привет своим и вообще, не мешай, видишь, я делом занят: таблетки пора принимать, температуру измерять. Нам тут скучать не дают. Завтра придешь — принеси что-нибудь почитать».
В ту же ночь произошел новый тяжелейший приступ. В среду состояние оставалось тяжелым, но Хрущев еще нашел в себе силы поворчать, когда дочь Елена принесла ему гладиолусы («Зачем мне цветы? Лучше бы себе оставила»), и переадресовать букет медсестре. В четверг ему стало хуже. Кончилось время шуток: Нина Петровна, сидя у постели мужа, целовала его ладонь, а он гладил ее по щеке. В пятницу, казалось, ему стало немного получше, и еще лучше — в субботу утром, когда в больницу приехали Нина Петровна и Рада. Он попросил пива и соленых огурцов, пожаловался, что пиво скверное, а когда Нина Петровна вышла из палаты, чтобы зайти к своему врачу, помахал ей рукой на прощание. Двадцать минут спустя, когда она вернулась, Хрущев был при смерти. «Как он?» — бросилась она к врачу, вышедшему из его палаты. «Плохо», — лаконично ответил доктор. «Хуже, чем в четверг?» — спросила Нина Петровна. Помедлив, врач ответил: «Он умер»60.
Обычно сдержанная Нина Петровна разрыдалась. Когда Сергею разрешили войти в палату, он увидел, что «у отца стало совершенно другое, незнакомое лицо: нос заострился, появилась горбинка. Нижняя челюсть подвязана бинтом. Простыня прикрывает его до подбородка. На стене алеют капли крови, целая полоса. Следы усилий реаниматоров»61.
Немного оправившись, Нина Петровна решила устроить мужу достойные похороны. Масштаб церемонии зависел от государства, а оно не торопилось с ответом. Всю субботу родные Хрущева слышали только: «Подождите».
Опасаясь, что Кремль не пожелает сообщать о смерти Хрущева, Сергей позвонил Виктору Луи и попросил его распространить эту новость. Тем временем в Петрово-Дальнем сотрудники КГБ опечатали дом, поставили у дверей охранника и едва пропустили внутрь Нину Петровну. Кабинет Хрущева тоже был опечатан, и перед ним выставлен еще один охранник. В тот же вечер двое из ЦК обыскали кабинет и забрали с собой все магнитофонные пленки — не только с мемуарами, но и те, на которых был записан комплекс гимнастических упражнений и которые Нина Петровна хотела сохранить, потому что запись начиналась со слов инструктора: «Доброе утро, Никита Сергеевич! Как вы сегодня спали?»
Бумаг у Хрущева почти не осталось: все официальные документы давно хранились в ЦК, а мемуары были уже конфискованы. Тогда агенты госбезопасности перешли к книгам, грамзаписям, обыскали гардероб и стенной шкаф. Обнаружив машинописную рукопись со знаменитым стихотворением Мандельштама о Сталине, подаренную Хрущеву одним физиком-ядерщиком, конфисковали ее. Елена Хрущева громко возмущалась действиями пришельцев, но они не обращали на нее внимания: в конце концов она со слезами на глазах выбежала из комнаты. Незваные гости методично продолжали свое дело: отобрали и цветистое поздравление Хрущеву от Президиума по случаю его семидесятилетия, и почетные грамоты, выданные ему в тридцатых — сороковых годах и подписанные тогдашним «советским президентом» Калининым.
Наконец из Кремля пришло высочайшее решение о похоронах. Разумеется, никакой Красной площади: скромная частная церемония на Новодевичьем кладбище в понедельник, в двенадцать часов. Перед этим, в десять — прощание в кунцевском морге. Все расходы брал на себя Центральный Комитет. Официально о смерти Хрущева было объявлено только в понедельник, в десять утра — несомненно для того, чтобы на похоронах были только родные и приглашенные ими друзья.
Выразит ли соболезнования кто-нибудь из бывших коллег Хрущева? — спрашивали себя члены семьи. Нет, никто не позвонил. Но в тот же вечер новость распространилась за границей, и в дом начали приходить письма с соболезнованиями от глав государств и лидеров коммунистических партий. Власти не знали, что делать с этим потоком писем. В конце концов случайно некоторые (хотя и не все) доходили до адресатов в грязных и разорванных конвертах.
В понедельник, 13 сентября, семья Хрущевых поднялась на рассвете, чтобы попасть в Кунцево к десяти часам утра. Было пасмурно, моросил дождь. Родственники, приехавшие из других городов, ночевали в городской квартире Хрущевых и на диванах и кушетках в Петрово-Дальнем. В утренней «Правде» не было некролога — лишь заметка на последней странице «с прискорбием» извещала о кончине на 78-м году жизни «бывшего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, персонального пенсионера Никиты Сергеевича Хрущева».
Прощание состоялось в унылой комнатке непрезентабельного кирпичного здания. Снаружи, на обочинах пустых улиц и за заборами, виднелись грузовики, полные автоматчиков; их командиры переговаривались между собой по рации. Несмотря на все усилия властей, на церемонию пришло несколько храбрецов, лично не знавших Хрущева, но пожелавших отдать ему последний долг. Владимир Лакшин, коллега Твардовского по «Новому миру», вспоминает, как капитан милиции долго допрашивал его, кто он такой и куда идет, — но вопросы эти, по-видимому, не имели практической цели, так как Лакшина с женой беспрепятственно пропустили. У открытого гроба стояли венки от родных, друзей и еще один, скромный — от Центрального Комитета и Совета министров. Из стареньких динамиков с шипением и скрипом несся «Траурный марш». Вокруг гроба стояли члены семьи и несколько старых донбасских товарищей Хрущева. Несколько дипломатов и иностранных корреспондентов ждали снаружи. Перед отъездом на кладбище посторонние вышли, и члены семьи на несколько минут остались наедине с покойным: «рыдающие Юля-старшая и Юля- младшая, окаменевшая Рада и обессилевшая мама»62.
Похоронный автобус въехал на кладбище (это было сделано в нарушение правил, чтобы не привлекать внимания к похоронам Хрущева), проехав мимо таблички
Хотя власти дали понять, что произнесение речей нежелательно, Нина Петровна не могла себе представить, что бывшего первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров СССР опустят в землю без единого слова. Поэтому еще в кунцевском морге Сергей Хрущев переговорил с некоторыми из прибывших и попросил их выступить. Сам он, поднявшись на холмик земли неподалеку от могилы, сказал несколько слов о покойном отце и муже. Надежда Диманштейн, маленькая седая женщина, знавшая Хрущева в двадцатых, а в тридцатых, как многие другие коммунисты, репрессированная, поблагодарила его от имени миллионов реабилитированных и возвращенных из лагерей и ссылок. Третьим выступил коллега Сергея: Хрущева он почти не знал, но его отец погиб в лагере. Он поблагодарил Хрущева за то, что тот вернул его отцу доброе имя, и сказал, что дети Хрущева должны им гордиться.
Речи были окончены. Агенты спецслужб в гражданском попытались помешать собравшимся — всего их было около двух сотен человек — подойти к гробу, но члены семьи упросили их не мешать прощанию. Когда толпа отхлынула, гроб опустили в могилу и Сергей бросил на него первую горсть земли. Могильщики уже закапывали гроб, когда к месту упокоения подбежал запыхавшийся молодой человек с новым венком: «Никите Сергеевичу Хрущеву от Анастаса Ивановича Микояна». Единственный из советских небожителей, Микоян счел нужным отдать последний долг своему старому товарищу.
ЭПИЛОГ
Лишь через четыре года после смерти Хрущева семья получила разрешение поставить на могиле памятник. После бесконечных отсрочек и отговорок (чиновники на разных уровнях не говорили «нет», но явно боялись сказать «да») вдова Хрущева позвонила председателю Совета министров Алексею Косыгину и получила у него разрешение на мемориал1.
Памятник работы Эрнста Неизвестного — того самого скульптора, которого Хрущев так жестоко «разносил» в 1962 и 1963 годах, — состоит из чередующихся блоков белого мрамора и черного гранита: на одном из них возвышается бронзовая голова Хрущева с суровым, напряженным лицом. Так художник
