не отдавали. Наконец он вздумал подняться на самую отчаянную штуку. В губернском городе, где он служил, был богатый помещик с хорошенькой племянницей. Приняв в соображение то, что у помещика, кроме племянницы, родственников близких нет и что, следовательно, всё его имение должно достаться ей, Корчинский стал тайно ухаживать за племянницей и разыгрывать роль пламенного обожателя. План его был такой: 'Дядя не согласится отдать ее за меня, так его согласия мне и не нужно: я увезу ее и обвенчаюсь тайно. Дядя посердится, но делать будет нечего, он простит, и тогда -- я сам себе пан!' Всё так и случилось. Корчинский ошибся только в последнем пункте: дядя не пустил к себе и на глаза новобрачных. Корчинский уехал в Петербург от огласки, всё еще надеясь на прощение дяди. Тут он беспрестанно заставлял жену писать письма к дяде, но на них не было никакого ответа. Грустно было бедной жене видеть, как много ее муж хлопочет о ее наследстве, но пока положение ее было всё еще сносно. Вдруг она получила от управляющего известие, что дядя ее умер, не простив ее, и отказал всё имение своим дальним родственникам. Корчинского это известие привело почти в безумие; сначала он плакал, потом, в пылу отчаяния, бросился изливать гнев свой на несчастную жену. С того дня жизнь ее стала мучительною. Не проходило часа, в который бы обманутое корыстолюбие мужа не поражало бедной жертвы. Он попрекал ее каждым куском хлеба; он говорил, что если б не она, он был бы теперь богатым человеком. Наконец он просто стал ее гнать из дому. Мучения бедной женщины час от часу возрастали. Она бы охотно ушла от мужа, но ее связывал сын, которого она любила как первенца всею силою души. С христианским смирением решилась она сносить все оскорбления корыстолюбца, но их сносить не было возможности. Неистовство его дошло до последней крайности: он уже не довольствовался упреками и бранию, он не раз заносил свою нечистую руку на бедную страдалицу. Она предложила ему добровольно оставить его дом, если он отдаст ей сына или по крайней мере изредка позволит навещать его. Но злодей отказал и только удвоил мучения, какими терзал бедную жертву… Тогда, полубольная, убитая горем и отчаянием, в одну ночь она взяла на руки бедного малютку и с молитвою на устах тихонько ушла и:) дому злодея. Ее бегству Корчинский был рад, но ему жаль стало сына, на котором основывал он много надежд в будущем. Однако ж он скоро утешился и только изредка с горестью вспоминал о сыне. Страсть к деньгам беспрестанно в нем возрастала, по мере того как уничтожались последние остатки благородства душевного. Скоро душа его совершенно зачерствела; ни одного человеческого чувства не осталось в ней: ее можно было смело назвать приходо-расходной книгой, так ясно, четко и отчетисто хранила она то, что составляло беспрестанную мечту ее хозяина. Корчинский вскоре приобрел известность человека, у которого можно во всякое время достать денег, а где такие люди не нужны? Вот уж тридцать лет пользуется он этою известностию, но доставляет ли она ему выгоду -- то один он знает. Бедная жизнь его, беспрестанные жалобы на нищету, жадность, с которой он смотрит на золото,-- всё это располагает более к мысли, что он несчастлив на своем поприще, которое проходит со славою. Что касается до внутренней его жизни, то тут встречается та же картина. Темно, черно, холодно. Душа закалилась, замерзла, зачерствела, ничем невозможно было разбудить ее. Она спала себе, сердечная, сном мертвых… Страсти тоже спали, но наконец случилось что-то похожее на их пробуждение. Не с большим за год до начала нашего рассказа случайно встретил он переплетчицу Амалию Гинде, которую мы видели в первой сцене, и любовь, которой он не чувствовал ни к чему, кроме золота, вдруг ущипнула сердце почтенного старца. Он, может быть, в первый раз в яшзни решился чем-нибудь пожертвовать для своей прихоти и с самоуверенностью богатого человека, избрав благоприятное время, отправился к Амалии. Каково было его удивление, какова была его злость, когда, вместо ответа на его учтивые и откровенные предложения, он увидел, что переплетчица замахнулась и готова была дать ему пощечину. Первым делом его было отвратить удар, вторым -- обратить всё в шутку. Душа у него, несмотря на ее ничтожность, была мстительная и злая в высшей степени, кроме того, ему не хотелось отказаться от мысли когда-нибудь владеть переплетчицей, и потому он сейчас составил план, которым надеялся всего достигнуть. Он свел знакомство с ее мужем, был к нему и к его семейству чрезвычайно ласков к заставил их совершенно себе довериться. Франц жил бедно; рабочая его была очень мала и в отдаленной части города, отчего работы было мало. Корчинский, под видом истинного участия, предложил ему тысячу рублей на год без процентов, для того чтоб он мог хорошенько устроить свои дела. Переплетчик принял деньги с благодарностию, нанял обширную мастерскую, набрал учеников и работников, но дела его шли по-прежнему плохо, работы почти не прибавилось; ростовщик втайне этому радовался. К концу года Франц довольно опасно захворал, и тогда положение дел его становилось час от часу затруднительней. Мастеровые разошлись за недостатком работы, Францу всё было хуже и хуже. Амалия, которая всей душой любила мужа, старалась предупреждать все его желания, скрывала от него их возрастающую бедность. Ночи не спала она за работой, чтобы прокормить себя, мужа и двух детей. Сначала Корчинский помогал ей деньгами, без всякого обеспечения. Потом, руководствуясь первоначальным тайным планом, стал требовать залога. Он хотел довести бедное семейство до крайней степени нищеты и тогда уже начать действовать. Он успел в том; мы видели, как он обошелся в последний раз с несчастной Амалией и каково ее положение. Окончив дела с посетителями, Корчинский надел фрак, положил в карман какие-то бумаги, взял трость и шляпу и вышел на улицу. 'Надо предъявить вексель переплетчика,-- думал он про себя,-- пора всё кончить чем-нибудь; если она не… так, но крайней мере, я получу обратно деньги, пока она не распродала еще всего своего заведения',
Спустя два дни после сцены, описанной в начале рассказа, Амалия с глазами красными от слез и притворно веселой улыбкой сидело у постели своего мужа. Франц был бледен как полотно и худ как скелет. По временам он бросал на жену дикие взгляды, выражающие болезненное состояние тела и расстройство сил души.
– - Что же так редко ездит доктор, вот уж пить дней он не был. Ты бы послала ему денег, Амалия.
– - Послала, мой друг, ужо будет.
– - Ах, боже мой! как мне вдруг душно сделалось; расстегни воротник, Амалия.
– - Он расстегнут, мой друг…
– - Ах, это медальон меня давит, он как-то неловко лежит.
– - Да ты бы снял его покуда; он довольно велик; тебе неловко…
– - Нет, не сниму; он дорог моему сердцу, пусть же всегда хранится у сердца..-- Франц дрожащей рукой взял бывший у него на груди золотой медальон, поднес его к губам и снова положил на грудь…
– - Что это дети там плачут, ты бы купила им чего полакомиться,-- продолжал он, прислушиваясь к шуму в соседней комнате.
– - Ах, как меня вдруг сдавило; душно, душно… пошли за лекарем, Амалия.
– - Сейчас, мой друг.-- Амалия отвернулась и отерла слезы. Душа ее невыразимо страдала. Тут муж, больной, умирающий, которому нечем помочь, который живет еще только потому, что не знает всей глубины своего несчастия, там дети, которые ждут хлеба… Кроме того, ужасные слова Корчинского: 'Ждите, я скоро буду!' -- не выходят из головы ее…
– - Мама, мама! что ж ты обещала мне беленького хлебца… я очень есть хочу,-- сказала маленькая девочка, вбегая в комнату…
– - Тише, тише,-- отвечала мать,-- пойдем, я дам.-- Она взглянула на мужа, который несколько забылся, и вышла.
– - Погоди, душенька, ради бога; скоро будет, погоди, милочка…
– - Ах, мама, да долго ли ждать?
Тут вошел мальчик немного постарше с той же просьбой…
– - Я пойду к папа просить хлеба, ты, мама, нынче такая скупая,-- сказал он.
– - И я с тобой.
– - Не ходите, молчать! Если вы это сделаете, я вас за книгу на целый день… я вам еще два дни ничего не дам! -- быстро произнесла несчастная мать в испуге…
– - Маменька, милочка, ведь нам еще сегодня ничего есть не давали, а мы хорошо знаем уроки, хоть сейчас спросите,-- говорили дети со слезами. Амалия горько зарыдала.
– - Побудьте здесь, дети, сидите смирно и не шалите, я зато дам вам ужо обедать,-- сказала Амалия и пошла к мужу.
Она удивилась спокойному выражению его лица. Казалось, сон, которым он теперь наслаждался, укрепляет его. Амалия вздохнула свободнее и мысленно просила бога сжалиться над их положением. Прошло около часа, больной спал. Амалия задумчиво смотрела на его лицо и тихо плакала.
– - Мама, мама! к нам пришли какие-то двое, такие сердитые, спрашивают папу,-- сказал вбежавший мальчик.
Амалия изменилась в лицо. С отчаянием взглянула она на спящего мужа и вышла.
Люди, о которых говорил мальчик, были исполнители закона. Они объявили, что так как переплетчик Гинде не платит по векселю долга, то им поручено описать и запечатать всё имущество, которое назначено к продаже с публичного торга.
– - Делайте что хотите,-- сказала Амалия,-- только, ради бога, не слишком шумите и не говорите ничего моему мужу: он при смерти… Вот вам ключи от всего; вот ход в мастерскую, там все инструменты.
Исполнители закона принялись за дело. Вскоре пришел и Корчинский.
– - Что, каково? не говорил я, что это будет, а? -- сказал он с злобной усмешкой, громким голосом.
– - Ради бога, не кричите; муж мой заснул… Он не спал больше недоли…
– - Ничего, ничего, что он за неженка… Что, господа, много вещей оказывается?
– - Немного.
– - Тем лучше. Дольше ему не выйти из-под моей опеки… я буду платить кормовые деньги. И вы, ›сударыня, если хотите, последуйте за своим мужем, я и за вас, так и быть, заплачу… Вы же его так любите… что же, не мешает, последуйте.
– - Куда?
– - В тюрьму, сударыня. Я бедный человек, но для вас последней копейки не пожалею.
– - Ужасный человек! Вы поступили низко, вы выбрали ужасное время для своей мести…
– - Что ж, господа, вы остановились?
– - Опись кончена.
– - Эге! что вы, господа? кончена!.. Были ли вы в той комнате? -- сказал старик, показывая на спальню Франца.
– - Нет.
– - Клянусь богом,-- сказала Амалия в сильном волнении,-- там ничего нет, кроме необходимых вещей больного, которых вы не имеете права отнимать.
– - Господа, я требую, чтоб спальня была осмотрена; иначе я не признаю верною описи.
– - Ради бога, не ходите туда. Вы разбудите Франца, вы убьете его: он ничего не ожидает, он и не подозревает, что мы в таком ужасном положении…
– - Тем лучше, тем лучше… Он услышит приятную нечаянность.-- Старик дьявольски весело произнес эти слова, так что Амалия лишилась последнего присутствия духа.
– - Господа, исполняйте свою должность. Исполнители сделали несколько шагов вперед.
– - Жестокий человек… сжалься! Что ты делаешь? Ты хочешь убить его…
– - Что его убивать, когда он и так на ладан дышит…
– - Но ему стало лучше. Он заснул… О, сжалься, ради бога.
И Амалия готова была упасть на колена перед подлым стариком, который потирал руки от удовольствия.
– - Что ж вы, господа, остановились? -- сказал он. Исполнители сделали еще несколько шагов. Амалия в отчаянии ломала руки и умоляла старика.
– - Ха-ха-ха! вот забавно! Как будто я но своему распоряжению. Заплатите по векселю… не заставляйте бедного человека потерять его достояния. Что я за богач такой, чтоб дарить по тысяче… И за что, смею спросить? Разве за то… помните, госпожа переплетчица? Тогда вы и смотреть не хотели, куда как расходилась в вас добродетель… А теперь, ну, теперь моя очередь… Не вечно коту масленица… Ха! ха! ха! Право, очень приятно получать свое с процентами.
– - Сжалься! -- повторила Амалия…
– - Право, уж теперь почти поздно, сударыня, однако ж, так и быть, в последний раз… Послушайте. Муж ваш не сегодня завтра умрет, теперь, видите, дело другое… послушайте…
