В доме, как всегда, было чисто, ни пятнышка, рядом с мойкой лежало сложенное аккуратным квадратиком посудное полотенце. Заглянув в спальню, он увидел, что кровать застелена, а мать уже начала вязать внукам подарки к Рождеству. Это его обрадовало — значит, артрит не разыгрался. Он просунул голову в гостиную и на зеркале, висящем над нетопленым камином, увидел записку:
Дверь в дом королевы-матери была приоткрыта. Фицрой толкнул ее, и в лицо ему ударил нагретый воздух. Он помедлил, слушая громкий возмущенный голос Филомины, которая рассказывала одну из семейных историй:
— Говорю тебе, та женщина была грешница — сбежать вот так и бросить детей…
Теперь донесся голос королевы-матери; она все пыталась вставить словечко, и наконец ей это удалось:
— Уоллис Симпсон[28] тоже была грешница, я в этом убеждена. В жизни не прощу ей того, что она сотворила с бедным Дэвидом . Для всех нас это было страшное испытание. Отречься от престола! Какой стыд! Он ведь знал, что мой муж, Георг, не хотел становиться королем — еще бы, с таким-то заиканьем. Все эти речи были для него сущей мукой; и для меня тоже.
Фицрой услышал пронзительный голос Филомины, старавшейся перекричать королеву-мать:
— А вот еще одна дурная женщина! Тетка моя, Матильда. А уж пить была горазда — страшное дело. Смотри, если приглядеться хорошенько, то увидишь у нее в руках бутылку.
Постучавшись , Фицрой вошел в гостиную; престарелые дамы рассматривали фотографии, каждая в своем семейном альбоме. Обе были слишком стары, чтобы волноваться о том, что о них подумают; обе со смаком обсуждали семейные тайны.
Фицрой заметил, как вспыхнуло радостью лицо Филомины, когда она увидела его. А в глазах королевы- матери мелькнула тень страха. Уж не подумала ли она, что он пришел ее грабить? Неужели его костюм и роскошная папка «филофакс» у него под мышкой ни о чем ей не говорят?
Мать, само собой, засыпала его вопросами. Как его кашель, прошел? А работы по-прежнему много? Питается хорошо? Сам готовит еду? От Троя есть новости? Почему сбрил усы? Похолодало, он фуфайку не забыл поддеть? А на могилке у Джетро был? Не хочет ли выпить чего-нибудь горяченького?
Королева-мать настояла, чтобы они попили с ней чаю. Она с трудом поднялась со стула, отметил Фицрой. Он предложил ей руку, и она грузно оперлась на нее.
— Сядь, женщина! — заорала Филомина. — Поговори лучше с сынком моим. Я ж не такая старая, как ты. Я и приготовлю чай.
И она затопала на кухню, словно у себя дома. Королева села и спросила Фицроя, интересуется ли он лошадьми. Уж не ловушка ли тут, подумал Фицрой. Он ведь дал матери слово, что никогда не будет играть на скачках. В день, когда ему исполнилось восемнадцать, она заставила его поклясться на Библии, что ноги его больше у букмекера не будет. И он сдержал клятву.
Когда ему исполнился двадцать один год, он открыл по телефону счет в букмекерской конторе Джека Джексона. Все выигрыши направлялись прямиком в его банк, но, как и королева-мать, он в жизни не переступал порога букмекерской конторы. Фицрой подсел к королеве-матери поближе и, понизив голос, ответил:
— Да, интересуюсь.
— Всерьез?
— Всерьез.
— Кто готовил Морской Вал, лошадь внука?
— Ник Гейзли, — без запинки ответил Фицрой, — к скачкам на приз памяти герцога Глостера. Принц Чарльз пришел четвертым.
— Верно, я проиграла двадцать пять фунтов.
Королева-мать вытянула из-за корсажа пятифунтовую бумажку, утаенную от дочери, и вручила ее Фицрою.
— Морская Мгла — в Кемптон-парке, в два часа, — сказала она, не спуская глаз с кухонной двери.
— На выигрыш?
— Да, это верняк, особенно в такую погоду.
Из внутреннего кармана пиджака фирмы «Пол Смит» Фицрой вынул телефон и, нажав несколько кнопок, поставил деньги королевы-матери. Потом, исключительно из дружеских чувств, и сам поставил двадцать пять фунтов на Морскую Мглу. Они рассказывали друг другу разные истории о скачках, но, когда вошла с подносом Филомина, сразу заговорили о работе Фицроя. Он занимался неплатежеспособными предприятиями и в настоящее время подводил сеть обувных магазинов одной компании к мирному концу. Он пообещал королеве-матери достать для нее пару просторных домашних туфель из парчи — со скидкой, конечно.
В четверть третьего звякнул телефон Фицроя. Филомина в это время с шумом и звоном мыла на кухне посуду.
— Да? — сказал он, поглядывая на королеву-мать. — Ну надо же! Вы выиграли кругленькую сумму.
Глаза королевы-матери алчно блеснули.
— Так, — прошептала она, — Нектарин; Кемптон-парк, в два тридцать. Двадцать фунтов на первые три места.
Ему пора было возвращаться в контору, он опаздывал, но все же дождался звонка — в два тридцать пять. На сей раз Филомина тоже была в гостиной, поэтому он молча ткнул большим пальцем в пол, так, чтобы видела королева-мать. Она сразу все поняла.
Собрав свои альбомы с фотографиями, Филомина велела королеве-матери лечь вздремнуть. Она и сама очень устала, ее клонило в сон.
Фицрой проводил мать до дому и у двери вручил ей полиэтиленовый пакетик с пятидесятипенсовыми монетами.
— Это для газового счетчика, — сказал он. — Пользуйся.
И бодро зашагал к своему «форду-сьерре»; он был доволен выигрышем и рад, что у матери появилась приятельница. Это же, братцы мои, как гора с плеч. Он нажал кнопку на брелоке, и под действием таинственного электронного устройства замки всех дверей в машине, щелкнув, одновременно открылись. Он помахал на прощанье рукой пожилым дамам, махавшим ему в ответ каждая из своего окна, и задним ходом покатил к кордону. Фицрой не любил сталкиваться с полицией нос к носу. Отродясь не любил.
19. Долгая прогулка
Гаррис вместе со Стаей резвился на улице. Стоя на крыльце, королева звала его, но он все не шел. Она выбежала за ворота, сердито окликая его. Ватага ребят тоже принялась гоняться за Гаррисом. Какие они все немытые-нечесаные, подумала королева. И вдруг заметила, что среди них носятся, как дикие зверушки, ее собственные внуки Уильям и Гарри. Удиравший от них Гаррис юркнул под разломанный и обгорелый остов «рено», приткнувшийся к обочине. Королева стала выманивать пса мятной конфеткой, которую обнаружила у себя в кармане плаща; потом стегнула его разок-другой поводком. Но не сильно, слегка.
Гаррис позволил надеть на себя ошейник, и королева отправилась в путь; до города надо было прошагать три мили. Подойдя к полицейскому кордону, она увидела, что дежурит констебль Лэдлоу, он как раз проверял права у красивого, хорошо одетого чернокожего мужчины, сидевшего за рулем «форда- сьерры».
Когда «форд» задним ходом выскочил из переулка Ад, королева подошла к Лэдлоу и возмущенно спросила, зачем он дал в суде насквозь лживые показания. Именно этого констебль полиции Лэдлоу и боялся. Он уже три ночи не мог спокойно спать — его грызло сознание вины. Пытаясь изгладить из памяти совершенное им преступление, он допоздна слушал по радио Всемирную службу Би-би-си. Дача ложных показаний — дело серьезное; тут недолго и работу потерять. Вряд ли, конечно, но кто в наше время может за что поручиться?
Инспектор Холиленд научил его, что говорить в суде, и он исправно повторил все слово в слово. Он и не предполагал, что ему поверят. «Убить свинью»! Лэдлоу ожидал, что судьи и публика лишь рассмеются, представив себе принца Уэльского, произносящего эту затертую фразу; но ведь констебль был при всех
