голосуем за консерваторов, всю жизнь.
— А в
Водитель мотнул головой в сторону принца Филипа:
— Уж не он ли?
На это королева лишь рассмеялась.
В переулке раздался рев второго мебельного фургона. Дверцы кабины распахнулись, и оттуда выскочили внуки королевы. Королева помахала им, и мальчики бегом бросились к ней. Принц Чарльз помог жене выйти из фургона. Диана старательно подготовилась к тяготам новой жизни: она надела джинсовый костюм и ковбойские сапожки. Взглянув на дом номер восемь по переулку Адебор, принцесса вздрогнула. Принц Чарльз, однако, улыбался. Вот она наконец, простая жизнь.
4. Шикарные господа
На табличке с названием переулка четыре металлические буквы давно отвалились. Теперь в дрожащем свете уличного фонаря можно было прочесть: «Переулок АД».
Да, подумала королева, это и вправду Ад, не иначе, потому что за всю мою сознательную жизнь я ничего подобного не видела.
А ведь она посетила множество районов муниципальной застройки — открывала местные общественные центры, проезжала сквозь бурно ликующие толпы, выходила из машины, шествовала по красным ковровым дорожкам, получала букет цветов от двухлетней крохи в платьице из магазина «Мать и дитя»; она выслушивала приветственные речи косноязычных сановников; дернув за шнур, открывала мемориальные доски, расписывалась в книгах почетных посетителей. Потом снова — ковер, машина, вертолет, затем вверх, все выше, выше и — прочь. Ей случалось смотреть по Би-би-си-2 документальные съемки городских трущоб, доводилось слышать, как неприглядного вида бедняки рассказывают, перебивая сами себя и не умея закончить фразу, о своей ужасной жизни, но она считала такие программы чем-то вроде социологических изысков, наподобие передач про обряд обрезания у индейцев Амазонки; все это было настолько далеко от ее жизни, что никакого реального значения уже не имело.
В воздухе стояла вонь. Кто-то жег в переулке автомобильные покрышки. Едкий дым медленно переваливал из одного двора в другой. Ни один дом по этому переулку не мог похвастаться целыми окнами. Заборы были либо сломаны, либо напрочь отсутствовали. В садиках валялась всякая дрянь, черные пластиковые мешки для мусора были разодраны оголодавшими собаками, мерцающие телевизоры ревели во всю мощь. В переулок въехал полицейский фургон и остановился. Ухватив зазевавшегося на тротуаре юнца, полицейский запихал его в кузов, и фургон с барахтающимся в кузове юнцом укатил. Приподнятая на кирпичах вместо домкрата, возле тротуара стояла развалюха, некогда бывшая машиной, под ней лежал человек. Еще несколько сидели рядом на корточках, подсвечивая лежащему фонариками и наблюдая, как идет дело; у всех были татуировки, старомодные стрижки, в ладони у каждого дымилась сигарета. В белых туфлях на «шпильках» по переулку пробежала женщина, догоняя карапуза в одной рубашонке. Ухватив малыша за пухлую ручку, она волоком втащила его в дом.
— Сиди и не высовывайся, — визгливо крикнула она. — Кто из вас, окаянных, не закрыл эту чертову дверь? — Этот гневный вопрос предназначался, видимо, другим ребятишкам, постарше.
Королеве припомнились сказки, которые, бывало, рассказывала в детской за чаем Крофи. О домовых и ведьмах, о дальних странах, где живут недобрые люди. Королева всякий раз просила Крофи перестать, но та — ни в какую. Только потешалась над нею.
— Да ладно уж тебе, — повторяла она. — Больно уж ты неженка.
При маме Крофи никогда так не разговаривала и не высмеивала ее.
А ведь Крофи знала, подумала королева. Знала. Вот и готовила меня к жизни в переулке Ад.
Пользуясь отсутствием няни, Уильям и Гарри, возбужденные необычным путешествием, носились по тротуару взад-вперед.. Их родители стояли у парадной двери старого грязного домишка и пытались вставить в замок ключ.
— А что ты делаешь, папа? — спросил Уильям.
— Пытаюсь войти в дом.
— Зачем?
— Затем, что мы будем здесь жить.
Уильям и Гарри громко расхохотались. Папа не очень-то часто шутит. Иногда, правда, заводит дурашливым голосом речь про каких-то Гунов[5] и тому подобную ерунду, но по большей части он совершенно серьезен. Хмурится и читает нотации.
— Это наш новый дом, — сказала мама.
— Какой же он новый, когда он старый? — удивился Уильям.
И мальчики опять залились смехом. Уильям даже потерял равновесие и, чтобы удержаться на ногах, привалился к просмоленному забору, отделявшему их двор от соседнего. Видавший виды забор не выдержал веса его хрупкого тела и рухнул. Глядя, как Уильям, повизгивая от смеха, валяется на разлетевшихся в щепы досках, Диана непроизвольно поискала глазами няню — няня всегда, в любых обстоятельствах знала, что делать, но няни нигде не было. Диана наклонилась и подняла сына с обломков. Захныкавший Гарри цеплялся за край ее куртки. Чарльз ожесточенно саданул дверь ногой, и она распахнулась ; в нос ударил тяжелый запах сырости, запустения и прогорклого масла для жаренья картошки. Чарльз включил в прихожей свет и поманил жену и детей в дом.
Закурив сигарету, Тони Тредголд протянул ее Беверли. Потом закурил сам. Над его галантным обхождением частенько потешались в Рабочем клубе района Цветов. Однажды в битком набитом баре, проталкиваясь с полным подносом к своему столику, он произнес: «Прошу простить», и тут же его гетеросексуальность была публично поставлена под сомнение.
— «Прошу простить»? — передразнил толстяк с бешеными глазками. — Ты кто будешь, педик, что ли?
Тони с размаху опустил поднос толстяку на макушку; после чего немедленно направился к Бев извиняться, что задержался и еще не принес выпивку. Вот это манеры!
Тредголды слышали, как почти невидимая в сумерках фигурка велела высокому мужчине выйти из фургона. Она что, иностранка? Разве ж она по-английски говорит? Но, попривыкнув к ее речи, они поняли, что это все-таки английский, но какой! Шикарный! Самый что ни на есть шикарный язык.
— Слушай, чего это они таких больших господ у нас в переулке поселили? — спросила Беверли.
— А я откуда знаю, — отозвался Тони, вглядываясь во мрак. — Где-то я ее раньше видел. Это не она работает сестрой-регистратором у доктора Хана?
— Нет, точно не она, — сказала Беверли (которая то и дело бегала к врачу и потому знала, что говорит).
— Вот уж, черт возьми, повезло так повезло: такая шикарная публика вдруг у нас в соседях!
— Зато они, по крайней мере, не нагадят в ванну, как предыдущие ублюдки.
— Что правда, то правда, — согласился Тони.
Принц Филип безмолвно взирал на дом номер девять. Рядом ожил, замигал уличный фонарь, бросая странные, неестественные блики на обветшалое новое пристанище принца. Фонарь продолжал театрально мигать, будто надеялся убедительно изобразить морской шторм. Водитель фургона опустил сзади аппарель и полез в кузов. Такого прекрасного товара он в жизни не видал — за все двадцать с лишком лет работы на перевозке мебели. Пес, сидевший в клетке в глубине фургона, зарычал, защелкал зубами и стал свирепо бросаться на прутья клетки.
— У них и собака, — заметил Тони.
— Пускай себе, лишь бы слушалась хозяев, — отозвалась Беверли.
Тони сжал плечо жены. Славная она девочка, подумал он. Без всяких там предрассудков.
Принц Филип заговорил.
— Это, черт возьми, ни в какие ворота не лезет. Я отказываюсь. Я скорее соглашусь жить в какой- нибудь поганой канаве. А этот распроклятый фонарь сведет меня с ума, — крикнул он, обращаясь непосредственно к фонарю, который тем временем продолжал изображать шторм; когда же Филип, ухватившись за фонарный столб, принялся трясти его изо всех сил, фонарь перешел к изображению урагана.
