Считали, что он написал это о Криспине, так как тот был уже мертв, а о Цериале — чтобы его умертвили. И действительно, немного спустя Цериал сам пресек свои дни, оставив по себе меньшее сожаление, чем остальные, ибо еще не изгладилось в памяти, что он выдал заговор, составленный против Гая Цезаря[12].
18. О Гае Петронии подобает рассказать немного подробнее. Дни он отдавал сну, ночи — выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его — праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к ним относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он выказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями[13]. Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием. Это вызвало в Тигеллине зависть, и он возненавидел его как своего соперника, и притом такого, который в науке наслаждений сильнее его. И вот Тигеллин обращается к жестокости принцепса, перед которою отступали все прочие его страсти, и вменяет в вину Петронию дружбу со Сцевином. Донос об этом поступает от подкупленного тем же Тигеллином раба Петрония; большую часть его челяди бросают в темницу, и он лишается возможности защищаться.
19. Случилось, что в эти самые дни Нерон отбыл в Кампанию; отправился туда и Петроний, но был остановлен в Кумах. И он не стал длить часы страха или надежды. Вместе с тем, расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки; разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов и избегал всего, чем мог бы способствовать прославлению непоколебимости своего духа. И от друзей он также не слышал рассуждений о бессмертии души и мнений философов, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи. Иных из рабов он оделил своими щедротами, некоторых — плетьми. Затем он пообедал и погрузился в сон, дабы его конец, будучи вынужденным, уподобился естественной смерти. Даже в завещании в отличие от большинства осужденных он не льстил ни Нерону, ни Тигеллину, ни кому другому из власть имущих, но описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и, приложив печать, отправил его Нерону. Свой перстень с печатью он сломал, чтобы ее нельзя было использовать в злонамеренных целях.
20. Между тем Нерон, теряясь в догадках, каким образом стали известны подробности его изощренных ночных развлечений, вспоминает о небезызвестной благодаря браку с сенатором Силии, которую он сам принудил к соучастию в своих грязных любострастных забавах и которая к тому же была приятельницей Петрония. И вменив ей в вину, что она будто бы не умолчала о виденном и о том, что претерпела сама, он проникся к ней злобою и отправил ее в изгнание. Тогда же он отдал бывшего претора Минуция Терма на расправу жаждавшему отмстить ему Тигеллину; дело в том, что вольноотпущенник Терма в поданном им доносе обличал Тигеллина в некоторых преступлениях, за что он сам поплатился жесточайшими пытками, а его патрон Терм — головою.
21. По уничтожении стольких именитых мужей Нерон в конце концов возымел желание истребить саму добродетель, предав смерти Тразею Пета и Барею Сорана — они оба издавна были ненавистны ему, и в особенности Тразея: ведь он покинул сенат, о чем я упоминал выше, во время прений об Агриппине, ведь и в ювеналиях он почти не принял участия, и это тем глубже задело Нерона, что тот же Тразея в Патавии, откуда был родом, на учрежденных в ней троянцем Антенором…[14] играх пел в одеянии трагического актера. Да и в тот день, когда претор Антистий за поносящие Нерона стихи был уже почти приговорен к казни [15], Тразея выступил с предложением менее сурового наказания и настоял на своем; к тому же он умышленно не явился в сенат при определении Поппее божеских почестей и отсутствовал на ее похоронах. Забыть обо всем этом препятствовал Коссуциан Капитон, который, помимо прирожденной ему злокозненности, был заклятым врагом Тразеи, так как тот, поддержав своим веским словом представителей киликийцев, предъявивших ему обвинение в лихоимстве, помог им добиться его осуждения[16].
22. Упрекал Коссуциан Тразею и в том, что он уклоняется от принесения в начале года торжественной присяги на верность указам принцепсов, что отсутствует при провозглашении обетов богам, хотя и состоит в жреческой коллегии квиндецимвиров, что не заклал ни единой жертвы за благополучие принцепса и за его божественный голос; прежде ревностный и неутомимый, всегда заявлявший себя сторонником или противником даже самых маловажных сенатских постановлений, он за три последних года ни разу не вошел в курию, а совсем недавно, когда все наперебой стекались в нее ради обуздания Силана и Ветера, предпочел заниматься частными делами своих клиентов. Это — не что иное, как отчуждение и враждебность, и если на то же самое дерзнут многие, то и прямая война. «И подобно тому как некогда жадный до гражданских раздоров Рим толковал о Гае Цезаре и Марке Катоне, — говорил Коссуциан, — так теперь он толкует о тебе, Нерон, и Тразее. И у него есть последователи, вернее сообщники, правда, еще не усвоившие его упорства в отстаивании своих воззрений, но подражающие ему в одежде и облике, суровые и угрюмые, всем своим видом как бы упрекающие тебя в распущенности. Один он не печется о твоей безопасности, один — не признает твоих дарований. Он нисколько не радеет о благоденствии принцепса; так ужели ему все еще мало его печалей и огорчений? Неверие в божественность Поппеи и уклонение от присяги на верность указам божественного Августа и божественного Юлия — это проявления одного и того же духа строптивости. Он презирает религиозные обряды, подрывает законы. Ежедневные ведомости римского народа с особым вниманием читаются в провинциях и в войсках, потому что все хотят знать, что еще натворил Тразея. Или примем предлагаемые им учреждения, если они лучше нынешних, или пусть будет устранен вождь и вдохновитель жаждущих новшеств. Эта самая школа породила Туберонов и Фавониев — имена, ненавистные даже старой республике. Чтобы низвергнуть единовластие, они превозносят свободу, но, низвергнув его, точно так же посягнут на свободу. Напрасно, Нерон, ты убрал Кассия, если намерен терпеть, чтобы множились соперники Брутов[17] . Наконец, ты можешь и не предписывать, что сделать с Тразеей; предоставь сенату быть судьей в нашем споре». Нерон разжигает пыл и без того готового к нападкам Коссуциана и придает в помощь ему язвительное красноречие Эприя Марцелла.
23. А Барею Сорана привлекли к суду на основании обвинения, которое выдвинул против него римский всадник Осторий Сабин по окончании срока его проконсульства в провинции Азии, где он вызвал неудовольствие принцепса своим справедливым и попечительным управлением, а также тем, что позаботился о расчистке эфесской гавани и оставил безнаказанными насильственные действия общины пергамцев, помешавших вольноотпущеннику Нерона Акрату вывезти из их города статуи и картины. Но открыто ему вменялось в вину не это, а дружеские отношения с Плавтом и происки, имевшие целью привлечение провинции к соучастию в государственном перевороте. Для осуждения обвиняемых Нерон выбрал те самые дни, когда ожидалось прибытие Тиридата для его возведения на армянский престол, что было сделано преднамеренно, либо чтобы толками о внешних делах отвлечь внимание от преступления внутри государства, либо, может быть, с тем, чтобы казнью именитых мужей показать воочию всемогущество императора, столь же единовластного, как цари[18] .
24. И вот, когда весь город высыпал приветствовать принцепса и посмотреть на царя, Тразея, которому было воспрещено присоединиться к встречающим, не утратив душевной стойкости, составил письмо к Нерону, спрашивая, что именно вменяется ему в преступление, и утверждая, что легко отведет от себя обвинения, если будет осведомлен, в чём они состоят, и ему будет дана возможность представить свои оправдания. Нерон поспешил прочесть это послание, в надежде, что устрашенный Тразея высказал в нем нечто такое, что, послужив к прославлению принцепса, навлечет бесчестие на писавшего. Однако, не найдя того, чего ожидал, и мысленно представив себе облик, смелость и свободолюбие не совершившего никаких преступлений Тразеи, он сам проникся страхом пред ним и распорядился созвать
